Разочарованный, сошёл с тропки и присел на корточки… сказал бы «под кустик», но ни дровинки, ни травинки на острове нет, один песок, да камень скальный. Пустыня, голь, только сопки наметаемые ветром перемещаются по плато, словно морские волны. Сидел, думал. Противилось: «Ну, нет. Оставлять потомкам такое… этот сущий образчик графоманства нижайшего пошиба. Нет уж». А как, дела сделав, вернулся на тропку, решился-таки на перезапись, но теперь без участия «бездушной машины». Намерился, комлог используя как обычный диктофон, надиктовать не донесение там какое-то, а рассказ – художественный. Некогда в юности увлекался, и получалось вроде неплохо. Времени до утра хватало с лихвой, потому, повернув назад к Дальнему полю, на ходу приступил.
А прослушивал, поразился – речь моя из комлога лилась, будто из уст профессионального чтеца-актёра, читающего на радио литературное произведение или пьесу театральную. Летел на базу в Антарктиде, ох, и наслушался, весь путь в анабиозе крутили.
Но вернёмся в столовку, куда утром в завтрак я пришёл снять пробу, где назревал бунт полеводов, бывших ВДВешников.
* * *
Колхозная столовка занимает железнодорожный вагон-ресторан, в нём мы бежали из ЗемМарии – база альянса в Антарктиде – схороненными в трюме парусника менялы Зямы. Использовался в «атомных теплицах», как и вагоны обычные пассажирские, которые служили столовыми и бытовками для огородников. Как и зачем целый железнодорожный состав попал на ледовый континент, где железнодорожным сообщением испокон веку не пахло, не Бог весть кому известно, разве что администрации «Булатного треста», коя занималась снабжением и обустройством земмарийцев. В нескольких вагонах складировали и перевозили убранные огурцы, вот, выдавая за «тару», и удалось погрузить вагон-ресторан на парусник – с нами беглецами.
Определяли роту на гарнизонную гауптвахту, два взвода, комиссара, офицеров и ротного старшину посадили по камерам, солдатам же третьего взвода мест не хватило. Их, меня, зампотылу, лейтенанта-медика, каптенармуса, повара, отделения разведчиков и оруженосцев разместили в этом самом вагоне-ресторане, в балансе теплицы переназначеном из рабочей столовой во временный филиал гарнизонной гауптвахты. Здесь и пищу готовили и питались, а в побег арестантская наша послужила нам надёжным укрытием от вертолётов альянса патрулировавших океанские меняльные пути. Несовременной постройки, если не сказать старинной, ветхий, на острове вагон-ресторан заключили в импровизированный фундамент из камней – привалили к колёсным тележкам да облили бетонным раствором. Окна заделали парусиной. На трёх кухонных разделочных досках вырезали клинковой резьбой:
КУХНЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЁН
ЗАПЕРТО ДО ЛУЧШИХ ВРЕМЁН
ВХОД СТРАЖДУЩИМ
Повесили на дверях тамбуров, которых в вагоне-ресторане не два, а три. Третий тамбур расположен по центру и разделяет вагон на два помещения – кухню и обеденный зал, которые ротный повар ефрейтор Глеб Хлебонасущенский, работавший некогда поваром в минских ресторанах, сразу же окрестил: «стряпная» и «трапезная». Два тамбура с концов вагона – обычные, с упомянутыми на дверях вывесками «КУХНЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЁН» и «ВХОД СТРАЖДУЩИМ».
Центральный тамбур без двери в проходе в кухню отведён под «раздаточную» с окошком выдачи добавочных порций в обед. Отметить надо, случалось то редко. Несколько дней к ряду – это только по завершению сбора урожая. Ещё одним днём – в единственный праздничный в Отрадном день «День колхозника». Порции же обычные-комплексные поступают на половину приёма пищи через проём в стеновой перегородке – той, что с аркой под самый потолок и украшен занавесью из красной клеёнки в белый горох. Со стороны трапезной арка расположена по центру между кухонной дверью в углу и раздаточным окошком, арочным же. Оно так же занавешено располосованной клеёнкой.
