– А я знаю, где она жила. В моем подъезде. На первом этаже, как и вы с Феликсом… Идем туда!
Мы подошли к твоей бывшей квартире… Я совсем забыл, что Белка предупреждала меня нажимать на кнопку два раза, если я хочу, чтобы Еремкины вышли. Нажал один раз, а они все равно открыли дверь. Сам Еремкин открыл! На один звонок! Представляешь себе?
Но сейчас ты еще больше удивишься: он мне обрадовался, будто давно уже ждал меня в гости.
– Навестить решил? Очень приятно. Вас двое? Заходите, пожалуйста!
Мы зашли… И вот тут ты, Оля, так удивишься, что даже не поверишь мне! На диване у Еремкиных я увидел двойняшек Анны Ильиничны, которые уже не баюкали шепотом своих кукол, а прямо ногами, в ботиночках, прыгали по дивану. И Еремкиным это, представь себе, нравилось!
– В них столько энергии! Столько энергии! – восклицали они.
Я подумал, что, если в двойняшках и дальше будет столько энергии, Еремкиным скоро придется покупать новый диван.
Я был поражен всем этим и даже забыл, для чего пришел. Но Еремкина сама мне напомнила.
– Детям простор нужен, – сказала она. – Сам знаешь, раз у тебя младший братишка есть. – И указала на Тимофея.
Еремкины стали хвастаться, что девочки выучили наизусть много стихотворений. Двойняшки стали читать в два голоса, а Еремкины шевелили губами, беззвучно повторяя те же самые строчки: боялись, что девочки забудут, запнутся. И я вспомнил, что так же вот беззвучно, очень волнуясь, мама подсказывала мне стихи, когда я однажды выступал на утреннике в детском саду. Потом я уже никогда больше на утренниках не выступал…
Двойняшки еще и пели разные песенки. А Еремкины на всякий случай беззвучно им подпевали.
Уходя, уже в дверях, я громко сказал:
– А Оля, значит, уехала?
– Уехала! – ответил Еремкин. – И такую нам, знаете, приятную замену вместо себя оставила…
Я поскорее простился, потому что боялся, как бы Тимошка не спросил, куда именно ты уехала (это бы разрушило план, о котором знаем только мы с Белкой).
Потом Анна Ильинична мне сказала:
– Сама не заметила, как это случилось: полюбили Еремкины моих девочек. Дети могут сердце смягчить…
Она верно сказала: я чувствую, как Тимошка тоже меня смягчает. Но не в этом дело.
С Анной Ильиничной-то я уже на другой день говорил. А сразу после того, как мы ушли от Еремкиных, случились еще очень важные события. Я о них в следующем письме расскажу.
Коля
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Я должен рассказать тебе, что еще случилось, когда мы вышли от Еремкиных.
На улице я взглянул на Тимошку, который от смущения не проронил у Еремкиных ни одного слова, и говорю ему:
– Что, убедился?
Он печально кивнул головой.
И тут сзади нас догнал шепелявый голос Рудика Горлова:
– Ну как, Свистун, не скучаешь ли по Вороне? Ты ведь птиц любишь! Помню, как она тут перед тобой на коленках стояла…
– Какая ворона? – тихо спросил меня Тимошка.
Но Рудик услышал его вопрос.
– А ты, дитя неразумное, не знал Ворону? Была у нас такая, Оля Воронец… Все справедливую из себя строила! А потом каркнула, крыльями взмахнула и улетела…
Рудик собирался еще что-то сказать – наверно, про нашу с тобой переписку. Но Тимошка стянул с носа свои очки и сунул их мне:
– Подержи, Коля. Одну минуточку! А то разобьются…
И я еще даже ничего не успел сообразить, как он, худенький, как прутик, подошел к нелепо долговязому Рудику, приподнялся и влепил ему затрещину.
Рудик в драку не полез: или стыдно было отвечать Тимошке, который еле доставал ему до плеча, или меня боялся. Он стоял на месте, без толку размахивая руками, и кричал:
