Да и он ли один?
Я улавливал смутное движение за оградами: слева, где стоял дом пожилого зеленщика Ацуши, справа, где жила семья плотника Цутому. Вот загорелся фонарь, другой, третий; вот вспыхнул факел. Даже если сам Цутому, проявляя свойственную ему деликатность, делает вид, что скандал его нисколько не интересует, то жена плотника наверняка припала глазом к щели в заборе. Высматривает подробности, предвкушает, как будет сплетничать о случившемся со своими многочисленными подругами.
– Свекровь! – услышал я голос сплетницы.
– Что? – откликнулся плотник.
Спросонья он хрипел.
– Свекровь похоронила, вот и радуется. Пляшет…
– Какое там «радуется»? Горюет, кричит.
– Радуется, дурачина! Кто же по свекрови горюет?
Мне было отчаянно стыдно за мать. Вдвое больше я злился на самого себя, на свою никчемность и неспособность выправить ситуацию. Не силой же тащить мать в дом, в конце-то концов?!
– Почему, матушка? Почему вы решили, что отец – не отец?!
– Не могу! Не могу!
Мать голосила, заламывая руки.
– Чего вы не можете?
– Не могу сказать! Стыжусь!
– Да что ж такое?! – в сердцах воскликнул я, теряя терпение. – Что на вас нашло, а?!
Ответа я не дождался: мать снова принялась выть. Связать её, что ли? Со стороны Вакаикуса, увязая в ватной пелене, глухо долетели удары храмового колокола. Час Тигра кончился, наступил час Зайца.[3]
– Мне пора на службу.
Отец направился к воротам – и замер, услышав стук снаружи.
– Нижайше прошу извинить меня за беспокойство, – я узнал голос настоятеля Иссэна. – Кажется, вам необходима помощь?
– Входите, Иссэн-сан.
Отец открыл ворота. Он с почтением поклонился старому настоятелю, я поспешил сделать то же самое. Жестом отец пригласил монаха во двор. Мать вдруг перестала выть, обратила к настоятелю опухшее от слёз лицо. В мольбе протянула к гостю руки:
– Иссэн-сан! Вы святой человек! Живой будда!
– Вы преувеличиваете, госпожа Хитоми.
– Это ведь не он, видите?
– Вы уверены?
Настоятель сцепил сухие пальцы перед грудью. Склонил голову набок, заглядывая в лицо женщине.
– Да! Это не мой муж!
Монах перевёл взгляд на главу семейства. Я невольно тоже посмотрел на отца. Он был мрачен и тёмен лицом. Меж кустистых, сведенных к переносице бровей залегла глубокая складка. И было отчего! Не каждый день твоя собственная жена прилюдно называет тебя чужаком, позоря семью! Отец с вызовом глядел на монаха: «Вот он я! Тот, кого вы знаете многие годы! Мне скрывать нечего.»
Настоятель повернулся к моей матери.
– Вы считаете, что случилось фуккацу? В теле вашего мужа – другой человек?
– Да!
Мать вновь разразилась рыданиями.
– И вы готовы сделать официальное заявление?
– Да, – выдохнула мать между всхлипами.
Настоятель с сожалением развёл руками:
– Я буду вынужден отправить послушника в службу Карпа-и-Дракона. Сочувствую вам, Хидео-сан, но вы знаете закон.
Отец пожал плечами:
– Делайте, как считаете нужным. А мне надо идти.
– Понимаю, Хидео-сан. Долг превыше всего. Будьте готовы, что дознаватель вызовет вас со службы для проведения следствия. Вероятно, он позовет и ваших сослуживцев – как свидетелей. Предупредите господина Хасимото, начальника городской стражи, пусть вам подготовят срочную замену в случае необходимости. Я буду молиться, чтобы всё разрешилось как можно скорее – и без ущерба для вашего доброго имени.
– Благодарю, Иссэн-сан.
Кивнув, отец вышел за ворота.
Настоятель задержался. Мягкий добродетельный человек, кормивший птиц с руки – когда ситуация требовала того, Содзю Иссэн мог быть очень убедительным. Я это знал лучше других: с восьми лет отец отправил меня в храм учиться грамоте, истории, искусству счета. Если настоятель сумел вдолбить науку в такого бездаря, как ваш покорный слуга, то что же говорить о слабой обезумевшей женщине? Не прошло и пяти минут, как он уговорил мать вернуться в дом и привести себя в порядок перед визитом дознавателя. Провожая монаха до ворот, я впервые подумал: что, если мать права? Вдруг ей не примерещилось? Что, если отец – и не отец вовсе…
