Повинная голова - страница 12

– Вы бездарность, Вердуйе. Вы даже на собственном лице не умеете изобразить то, что надо. Это вы-то Гоген? Ой, не могу! Вы похожи на блоху, подхватившую насморк.

Вердуйе позеленел – бесспорно, это была его самая большая удача по части цветового решения.

– Мои работы покупают во всем мире! У меня контракт с “Галери Лафайет”!

– А насчет того, чтобы назвать ваше фарэ Домом наслаждений, спросите у любой таитянки из тех, кого вы донимали своими талантами. Говорят, им приходится трудиться целый час, чтобы вы от эскиза перешли к делу, но даже при гениальных дарованиях крошки Унано все, чего удается от вас добиться, по мелкости формата уступает разве что китайским миниатюрам.

– Ну-ну, – перебил Бизьен Кона. – Вердуйе имеет полное право на любой формат. Нас это не касается.

Вердуйе чуть не плакал:

– Это мерзкая клевета!

– У вас нет ни капли темперамента! Да какой из вас Гоген…

Бизьен поднял руку, чтобы его унять.

– Позвольте, месье Кон. Должен заметить, что у Вердуйе есть перед вами одно важное преимущество. Он связан с нашим гением родственно-исторической связью.

Вердуйе вспыхнул от удовольствия и скромно потупился.

– Он внучатый племянник жандарма Клаври, изводившего Гогена до последних дней жизни.

– Ух ты черт, не знал! – воскликнул Кон, не сумев скрыть невольного восхищения.

– Вердуйе – наша ценнейшая историческая реликвия, – заключил Бизьен.

Вердуйе светился от гордости.

– Клаври – мой двоюродный дед с материнской стороны, это он привлек Гогена к суду, обвинив в “посягательстве на престиж жандармского корпуса путем оскорблений, грубой брани и провокаций”. У меня есть документы, подтверждающие это.

Кон всякий раз испытывал волнение, когда видел перед собой живую ниточку, тянущуюся к одному из великих покойников нашей истории.

Если бы прапрапрапраправнуков Иуды можно было отыскать и доказать их происхождение, они наверняка были бы сегодня нарасхват и за их подписями гонялись бы авторы петиций и манифестов. Если бы их звали, к примеру, Гюстав Искариот или Жан-Поль Искариот, они бы бдительно следили за тем, чтобы в мэрии не забывали указать через черточку еще и имя их предка: Жан-Поль Иуда-Искариот, Гюстав Иуда-Искариот, чтобы, не дай бог, не утратить главное фамильное достояние.

Считается, что Иуда повесился. Кон в это не верил. По его убеждению, Иуда жил до глубокой старости, во всяком случае достаточно долго, чтобы на исходе дней оказаться окруженным любовью и благоговением верующих, которые толпами приходили поклониться последнему живому человеку, имевшему непосредственное отношение к Распятию. И наверняка он всем предъявлял справки, подтверждавшие, что он действительно Иуда Искариот, великий исторический деятель, которому человечество стольким обязано, докучал каждому встречному-поперечному нескончаемыми рассказами о том, как все происходило, и хвастался близким знакомством со знаменитым Иисусом из Назарета. А под конец просто стал невыносим, непрерывно требовал всеобщего внимания, почестей и выражений благодарности, возмущался, если его усаживали не во главе стола. Почти наверняка был беспощаден к иноверцам и призывал к крестовым походам, дабы обратить весь мир в христианство.

В книге Перрюшо[19] имеются на сей счет неопровержимые свидетельства. Гонители кичились знакомством с гонимым. “Выйдя в отставку и поселившись в департаменте Верхняя Сона, жандарм Шарпийе с волнением рассказывал про «мэтра Поля Гогена», выдающегося человека, «великого и несчастного художника», с которым он «имел честь» встречаться на Маркизских островах. «Я даже не подозревал, что на свете бывают такие люди, – объяснял он. – Истинный провидец!»” Клаври, по сведениям Перрюшо, еще более трепетно чтил память Гогена. Обосновавшись в Верхних Пиренеях, в Монгайаре, он открыл там табачную лавочку и, как рассказывает Бернар Вилларе, “благоговейно показывал клиентам маленькую застекленную витрину, где хранились деревянные фигурки, вырезанные человеком, которого он некогда травил, а впоследствии сделал своим кумиром”.