– Велосипед, – протянул Поляков. – Любопытно. Неужели… – Он не закончил фразу.
– Что? – спросил я.
– Это мне облегчает… – улыбнулся он. – Вы не бывали в космосе. Хотите, покажу?
Вопрос прозвучал неожиданно, и я ответил «Конечно!», не подумав. Мне показалось, что я начал понимать, кто этот человек, и даже относительно его странной профессии кое-что я себе уяснил – что-то, чего не смог бы выразить словами. Поляков произнес во время своей сумбурной речи несколько ключевых для меня слов, и я боялся, что догадка окажется верной, и хотел, чтобы она была правильной, и еще неожиданное ощущение прорастало во мне: желание почувствовать такое, чего никогда прежде не чувствовал. Вспомнились слова из старой повести Грина «Бегущая по волнам» – о Несбывшемся, которое приходит внезапно, зовет за собой, и ты идешь на зов, позабыв обо всем на свете.
– Конечно, – повторил я и добавил: – Если я вас правильно понял.
Он поднял брови:
– Иногда я сам понимаю себя неправильно. Такой характер.
– У вас совсем нет ракет? Ни химических, ни ядерных… никаких? – Вопрос я задал прежде, чем успел подумать о том, насколько он бессмыслен.
– В космос на ракетах не летают, – буркнул Поляков. Кажется, он себя внутренне к чему-то готовил, и мои вопросы ему мешали, но он все-таки ответил. – А в атмосфере да, чтобы оставаться в мире.
Он поднялся и потянулся за сумкой, оставленной рядом с журнальным столиком. С такими заплечными сумками ходят студенты и некоторые преподаватели, разве что цвет был слишком ярким. Поляков что-то в сумке нащупывал, шепча слова, казавшиеся мне знакомыми, но воспроизвести его речь я бы не смог, а смысла не понимал вовсе.
Я тоже поднялся, соображая, нужно ли что-то брать с собой, далеко ли мы собрались, что все это означает, и не подвергся ли я гипнозу.
– Мы ненадолго, – сказал Поляков, закрыв сумку и перебросив ремешок через плечо. – Для иллюстрации фарватера. После этого вы втолкуете мне азы инфинитного анализа.
– Фарватер? – переспросил я.
– Линия наименьшего изменения, – объяснил он, ничего не объяснив. – Как тропинка, заросшая травой: никому не видна, только опытному глазу или интуиционисту, то есть лоцману. Поводырю.
– Ничего не понял, – сообщил я.
– Тем не менее, – улыбнулся Поляков, – именно возможности движения в фарватере описывает ваша теория. Сначала каботажное проведение, мелководье, это еще не космос, но…
Он оборвал себя и сказал:
– Поехали.
Совсем, как Гагарин. Даже интонации были такими же, как в документальном ролике.
* * *
Никуда мы, конечно, не поехали. Поляков затягивал ремешок на сумке, а я вспомнил, что завтра у меня с утра практические занятия по интуитивистике бесконечности в группе Валло, и хорошо бы вечером смотаться на верхний ярус Проведо, посмотреть представление конкистадоров.
Мысль показалась мне странной, но, в то же время, естественной. Она была продолжением предыдущей, а предыдущая…
Я будто споткнулся. Ухватился за край стола, потому что… нет, голова не закружилась, я прочно стоял на ногах. Закружились мысли. Память раздвоилась, и я вспомнил, как мы с Поляковым ехали ко мне домой, и как я (в то же самое время, готов поклясться!) проводил Марию-Луизу до ее коттеджа, поцеловал руку, давая понять, что не прочь зайти на чашку кофе, а она покачала головой и скрылась за дверью.
– С непривычки, – сказал Поляков, внимательно за мной наблюдая, – это сильно выбивает из колеи. Учтите – в смысле памяти я вам ничем помочь не могу, я поводырь, а не психолог. Потому и искал вас, чтобы, изучив теоретические основы, научиться делать то, чего ни один поводырь не умеет. С памятью у нас проблемы, и это, с одной стороны, естественно, однако…
