Она изумительно готовила. Какие-то невероятные выпечки, печенья с вкуснейшими начинками из неизвестных ингредиентов. Как я понимаю сейчас, Андрей Михайлович также привозил экзотическую еду. Например, один раз Марина Вячеславовна угостила нас с братом и сестрой медвежатиной. Это был огромный кусок, видимо, тушёного мяса. Очень красный и непривычный на вкус, который хозяйка нареза́ла тончайшими ломтиками и подавала нам.
Дмитрий, их сын, был очень смазливым мальчиком, всегда очень нарядным и немного высокомерным, в которого я была тайно и безнадёжно влюблена в начальных классах и с которым меня ещё не раз сводила судьба в приятных и не очень приятных обстоятельствах.
Андрей Михайлович, безусловно, олицетворял собой мужчину-мечту. Он был высоченного роста, косая сажень в плечах, жгучий брюнет, судя по фамилии Лысенко – украинского происхождения, в лётной форме и фуражке, пахнущий иностранным одеколоном, и, когда он проходил по двору, не только женщины, но и мужчины оборачивались и – кто завистливо, кто с восхищением – смотрели ему вслед. Моя мама не была исключением. Она робела, когда сталкивалась с ним возле входной двери лицом к лицу, и была вынуждена лепетать: «Здрасьте», а отец и вовсе стеснялся пару слов ему сказать, опасаясь, что ляпнет что-то не то, как говорила мама. Несмотря на внешнее благополучие и процветание, семья эта была глубоко несчастлива. Андрей Михайлович был вечно в разъездах и практически не уделял время ни сыну, ни супруге. Но дело было даже не в этом. Несмотря на бесспорную привлекательность Марины Вячеславовны и её нетривиальные кулинарные способности и домовитость, одной спутницы жизни ему было явно мало, чтобы удовлетворить его неукротимый темперамент и жажду жить на полную катушку.
Что он и делал. Страстно, оставаясь неуязвимым и безнаказанным. И никакие парткомы, весьма популярные среди жён того времени в целях укрощения своих необузданных мужей, ни стенания и мольбы Марины Вячеславовны не могли остановить его. Число любовниц было неисчислимым. Он пропадал у них, они звонили ему домой, выясняли отношения, не стесняясь в выражениях, с его женой. Было такое впечатление, что пол-Москвы боролось за право удостоиться внимания Андрея Михайловича. Когда же измученная, оскорблённая Марина Вячеславовна, вдруг опомнившись, заявляла о своих правах, то заканчивалось это тем, что она в слезах и с синяками прибегала к моей матери, всхлипывая целый вечер у неё на плече. Впрочем, однажды Марина Вячеславовна взбунтовалась не на шутку, так сказать, учинила настоящий бунт. Дело в том, что она каким-то образом разведала, что её неверный супруг тайно посещает одну из своих любовниц, проживающую у неё под самым носом, то есть непосредственно в нашем же подъезде… Какую секретную агентуру она для этой цели использовала – было покрыто тайной, но, как я догадываюсь, дело не обошлось без участия моей вездесущей матушки, которая, убирая подъезды, знала многих жильцов в лицо, а то и лично, и могла отслеживать их передвижения. Более того, я имею смелость предполагать, что мама состояла в заговорщицах и помогла своей подруге как в организации заговора, так и в его осуществлении, чему я стала невольным свидетелем.
Итак, разведка донесла Марине Вячеславовне, что соперница жила в однокомнатной квартире на втором этаже. Это была одинокая дама лет тридцати, очень тщательно следящая за собой, всегда имевшая такой вид, будто только что вышла от парикмахера. Она весьма модно одевалась и очень выделялась на фоне простых тружениц, которые, обвешанные авоськами и детьми, по вечерам уставшие возвращались домой, и которых было явное большинство. Кто она была по профессии, никто не знал, поскольку дама избегала близких контактов (не со всеми, как выяснилось), но она часто уходила поздно вечером на работу и возвращалась утром, чем давала повод для презрительных взглядов, насмешек и намёков определённого толка, хотя, возможно, она работала врачом или медсестрой и просто-напросто предпочитала ночные смены.
