– Спрашивайте, – ответила хозяйка просто, не стремясь ничего отрицать.
– Сумма была большой? – спросил я.
– Извините, этого я сказать не могу. Величина суммы не имеет к делу никакого отношения. Люди идут на преступления ради гораздо меньших сумм.
– Кто знал о содержимом сейфа?
– Кроме меня, двое. Наш главный бухгалтер Наталья Семеновна и Виктор Евгеньевич. Но в их порядочности я полностью уверена. Ланенского я знаю уже много лет, а Наталья Семеновна… моя сестра… Но ключ и код были у меня одной.
– Мне будет необходимо поговорить с вашей сестрой, – с нажимом произнес я.
Женщина отреагировала мгновенно:
– Такого пока не следует делать. У Наташи сейчас очень плохо с сердцем, она даже не выходит на работу. Понимаю, что не удастся скрыть от нее это ужасное происшествие, и все-таки… Я считаю, что вам следует обождать. Займитесь чем-нибудь другим.
Увы, настроение у меня не упало, наоборот, я стал испытывать неподдельный интерес к делу. Мне начинают указывать, как работать, пытаются что-то утаить, а что может быть занятнее для сыщика, чем распутывать этот клубок полуправды-полулжи, слушать, задавать каверзные вопросы, соединять воедино все звенья цепи… Когда-нибудь, я знал это по опыту прошлых расследований, личное и общественное тесно переплетутся, друзья станут врагами, враги окажутся не такими уж и плохими, припомнятся обоюдные обиды, лопнут гнойнички старых болячек.
– Мы думаем с вами одинаково, – подытожил я. – Налет был спланирован, человек, который навел преступников, – или кто-то из убитых охранников, или, как это горько ни звучит, кто-то из вашего ближайшего окружения. Вы безоговорочно отмели кандидатуры своей сестры и генерального директора. Что скажете о его сыне?
Зашуршали складки широкой накрахмаленной юбки, Друзина несколько раз переменила позу, медля с ответом.
– Владислав Ланенский не мог знать об этих деньгах, – сказала она, но в голосе ощущались неуверенность и напряжение. – Я уверена, отец ему ничего не говорил. Да и знай… У него есть отрицательные черты: самовлюбленность, завышенное самомнение, нетерпимость к критике… Однако это не повод подозревать человека в таком хладнокровном подлом преступлении.
– Почему-то ваш начальник службы безопасности подумал в первую очередь на него, – припомнил я.
– Владимир Михайлович недолюбливает Владислава, – пояснила Алевтина Семеновна. «Недолюбливает» звучало на редкость мягко. – Они совершенно разные люди: Фирсов – в прошлом боевой офицер, прошел несколько горячих точек, всего в жизни добивался сам, а Владислав… «золотой» мальчик… хотя неплохо разбирается в менеджменте и маркетинге, – поспешно добавила она.
– А лично вы никого не подозреваете? – спросил я.
– Конечно нет. – Она горой стояла за своих подчиненных. – И посоветовала бы вам меньше слушать Владимира Михайловича. Сейчас он не в себе.
– В том смысле, что пьет на службе, как заправский сапожник?
Друзина опустила короткие редкие ресницы, прикрыла глаза.
– Да, – печально отозвалась она.
– Вы знаете об этом и ничего не предпринимаете?
– Ничего. – Живое, круглое лицо хозяйки стало вдруг каким-то странным, здоровый румянец схлынул с полных щек. – У Владимира Михайловича большое горе. Два месяца назад… у него убили дочь.
– Постой, приятель, – протянула мне вслед кукольная красавица Инга, скучающе покуривающая на улице.
Я сделал еще несколько шагов, не сразу обратив внимание на девушку: настолько она, застывшая на фоне витрины «Миллениума», сливалась с выставленными в ней манекенами. Я остановился, с напускным безразличием посмотрел на нее. Инга сама направилась ко мне, старательно покачивая бедрами. Приблизилась, грациозно изогнулась в талии, полюбовалась своим отражением в витрине. Манекены отдыхали.
