Сказал это Обезьян, выпустил в пространство струю ядовитого дыма, и в таблицу уставился, голограф—проектором над столом материализованную. Тем самым однозначно давая мне понять: всё, аудиенция закончена.
Вышел я, теребя в руках бланк, встал напротив дверей деканата и задумался о несправедливости, пропитавшей плоть и кровь этого мира. Мира человеков. И в очередной раз иные, отличные от человечьей, формы жизни ближе как—то показались. Или, может, и они такие же мерзкие, жадные и подлые – как сородичи мои во биологии, – только в своей координатной сетке?..
Нет, чище, чище и выше они, в своих помыслах и действиях.
Никогда я в этом не сомневался.
Преподавателей, которым я должен был пересдать зачёты, найти, конечно же, не удалось – таков подлый закон жизни, сельва—маць! Вычитали они свои курсы и в отпуска – на благословенные холодные миры – отправились.
Зашёл я опять в деканат и у секретарши спрашиваю, куда пан Кржемольский и пан Васенецкий на отдых направились. Секретарша, само собой, на меня как на пузоголового смотрит: «Пан студент, вы что, думаете, преподаватели обязаны отчитываться о том, как они своё личное время проводят?.. Или в мои обязанности, по—вашему, входит за каждым из них бегать и выпытывать астрографические координаты мест, где они собрались провести свой законный отпуск?! Может, замдекана знает… Последний семестр, а как первокурсник себя ведёте, прямо!».
Вползаю я по—новой в кабинет Обезьяна, и плакательно требую, чтобы мне предоставили информацию, наивно позабыв о том, что в наше беспокойное время вряд ли существует что—либо ценнее её. Получаю хамский отказ и наблюдаю лавинообразный процесс обратного обмена замдеканом гнева на милость. Обезьян начинает взрыкивать своим громыхающим голосом, что, дескать, нет, нельзя никому, и отличникам, в том числе, поблажки делать – на голову сядут. В общем, от меня потребовали выйти вон.
Я не посмел ослушаться. Заедаться не имело смысла: Обезьян тупо, из—под бровей, воззрится, ничему из сказанного тобой не придавая значения, и будет пытаться студента—урода взглядом в камень превратить. Однако, выходя, случайно скользнул взглядом по стене, а там, на одном из развёрнутых и прицепленных к ней плоских экранов – график отпусков. И, конечно же, первыми в нём, в графе, озаглавленной «Декабрь» – самое что ни на есть каникулярно—отпускное время, – обозначены преподаватель этики сексуальных отношений негуманоидных социумов Марек А. Кржемольский и руководитель семинара органической наноэлектроники Воислав Васенецкий…
Понял я, что был, пся крев, дважды обманут; причём второй раз – подло и ехидно. Ведь знал, знал Обезьян, рыло деревянное, что в отпуске преподаватели, а ведомость чуть ли не с благоговением протягивал. Не мог не знать – должность обязывала. Не случайно именно этих преподов подобрали: чтобы я не дотянулся! Это было не только устранение конкуренции для внука, но и месть – самая обыкновенная, самая примитивная. Неизвестно за что. Больно умный, видно.
Фактически, по уничтожении зачётов, я перестал числиться студентом Коллежа.
Процесс пошёл, слепая и бездушная машина двинулась, и теперь уже ничего нельзя было изменить: без зачётов не допускают к экзаменам, без отметки о положительных результатах экзаменов исключают из Коллежа. Неоткуда было появиться зачётам – вероятней всего, что в этот самый миг космолёты уносили прочь от планеты Косцюшко пана Марека и пана Воислава. На глазах рушилась моя мечта стать дипломированным ксенологом, осыпалась, как сокрушённый джунглями каменный дворец.
