Пожизненный найм - страница 7

– А как же значок? – вырвалось у Федора.

– Какой ещё значок? – удивился гендиректор.

– Он в этом месяце сражается за Приз Лидера, – пояснил за Федора психолог.

– Приз Лидера?! – переспросил гендиректор, глядя на Федора как на кромешного идиота. Потом он неожиданно расхохотался. Вслед за ним засмеялись и Михаил Валерьевич и Жрец. Федор из вежливости тоже заулыбался.

– Думаю, Приз тебе теперь не понадобится, – сказал гендиректор, перестав смеяться так же внезапно как и начал, будто его смех был попрыгунчиком из коробки, которую он открывал и закрывал по своему усмотрению. Тут же замолчали и Жрец с психологом, словно крышка коробочки прищемила и их смех тоже.

– Понимаешь, Приз – это всё равно, что крошка, а мы предлагаем тебе целый каравай. Но не забывай, мой мальчик, что каравай нужно заработать. Месяц тебе придётся пахать, не разгибаясь. День в день, с утра до вечера, ты понял? – гендиректор подался вперед, приблизился к Федору почти вплотную, – Так что если ты неуверен или там боишься, или у тебя там на этот месяц другие планы, то ты нам про это скажи прямо сейчас. Всё понял?

Федор понял, что он должен сейчас что-то сделать. Что-то значительное, показательное, что раз и навсегда отбросит назад всех его конкурентов. Впрочем, может был и бессознательный, вполне искренний эмоциональный порыв. Так или иначе, он встал со стула и вытянулся как на утреннем гимне:

– Я глубоко благодарен за проявленное доверие, для меня это огромная честь! Я счастлив, что корпорация выбрала именно меня! Готов приступить к подготовке в любое время!

– Ну, вот и славно, – гендиректор откинулся обратно на спинку кресла, – приступайте.

***

Газеты писали о первых смертельных жертвах кризиса. Ни у кого не было сомнений, что все эти менеджеры погибли из-за датского открытия. Я, продолжая наблюдать со стороны, думал так же. Но однажды в моё Таганское районное отделение Следственного Комитета пришла женщина. Она была маленькая, худенькая. Казалось, что когда она собиралась выйти из дома, она была ещё молодой девушкой – волосы по-девчоночьи были собраны в хвостик, пальто было коротким и сидело на ней как на стройной институтке – но на пороге дома её настигла какая-то беда. И пока она добралась до Следственного Комитета, глотая слезы, она вся выцвела, в светлых волосах появилась седина, по лицу, как вьюнок, расползлись морщины, даже цвет одежды поблек. Она сидела в приёмной с пачкой газет, где писали, что её сын – старший менеджер – выпрыгнул из окна своего рабочего кабинета. Якобы, он дождался конца рабочего дня, и, когда офис опустел, открыл окно и сиганул вниз…

– С чего ему было себя убивать? – спрашивала она меня, как будто я что-то об этом знаю, – Понимаете, он перед этим ходил веселый, смешливый, как король на именинах! А в то утро он пел в ванной! Неужели можно с утра петь в ванной, а вечером выпрыгнуть из окна? Я в это не верю! И никогда не поверю! Ему помогли. Не было у него никакой депрессии. У него за всю жизнь депрессия была один раз – в тринадцать лет, когда он впервые влюбился.

– Может быть, он что-то от вас скрывал?

– Конечно, он скрывал. Все дети что-нибудь скрывают. Но я его каждый день видела. Думаете, от матери можно скрыть, что ты собираешься наложить на себя руки?

До этого момента она держала себя в руках, но тут у неё задрожали губы, и видно было, с каким усилием она сглатывает рыдания. Может быть, ей казалось, что будь она внимательнее, ей удалось бы уберечь сына от гибели? Я почувствовал себя неудобно, словно я должен сейчас что-то сказать или сделать, но что именно – я не понимал. К тому же, когда я вижу, как кто-то плачет, у меня рефлекторно наворачиваются слёзы. Чтобы не выглядеть идиотски и совсем неподобающе моему положению, я встал и пошел делать чай. В воздухе повисла натужная, словно натянутая на пяльцы, тишина. Я всегда пью чай с мятой, и когда зажурчала вода, и из прозрачного заварочного чайника повалил теплый, умиротворяющий запах, я заметил, что невольно расправил плечи, подобно маленьким темным чаинкам, распускающимся в кипятке.