***
Геннадий открыл глаза. Солнце вовсю уже слепило. Он выставил перед собой худую ладонь и сощурился, будто это могло спасти от пробивающегося в окна солнца.
После второго развода он остался в своей «двушке», расположенной чётко посередине дома: в третьем подъезде из пяти на третьем этаже стандартной пятиэтажки. Дом располагался в глубине старого, застроенного такими же хрущёвками, районе. Окна его выходили на школьный двор, где с раннего утра до позднего вечера кипела жизнь.
В квартире всё оставалось как при Нине, которая все эти годы старалась улучшить их быт, насколько позволяли финансы.
Квартира была небольшой. Спальня располагалась в вытянутой комнатке с кладовкой напротив окна, где бывшая сделала гардеробную. Зачем семье, которой особо нечего развешивать по плечикам и расставлять под ними, отдельная гардеробная, он не понимал. Главное, что в пафосно названном углу нашлось место для его инструментов и робы.
Спальня была обклеена «жуткими розочками» на шелкографии. Геннадию было всё равно, под каким рисунком спать. А раз жене были приятны такие обои, он не стал сопротивляться. Правда, пожалел об этом, когда занялся поклейкой: на бригаду денег, конечно, не было.
Металлическая кровать была не такая широкая, но через неё проблематично пробираться к гардеробной. На прикроватной тумбочке со стороны Нины до сих пор громоздился светильник с цветастым абажуром. Со стороны Гены лампу убрали, после того, как он своими длинными ручищами несколько раз смахнул её во сне.
У окна стояло небольшое трюмо. Когда-то место под зеркалом было заставлено всякими женскими бутыльками и коробочками. А сейчас здесь месяцами собиралась пыль.
На круглых пластиковых гардинах висел пожелтевший тюль с кружевами, из которых тянулись нитки, и шторы чуть темнее «жутких розочек».
Вход в спальню был из зала, где царил минимализм. Здесь Нина выбрала полосатые бело-синие обои, синие шторы, дутый диван и кресло, на которые были накинуты синие покрывала. Мягкая мебель была направлена к телевизору – небольшому, но с плоским экраном. Овальный ковёр под ногами за этот год потерял свой оттенок под грязью и пылью.
Кухонька была небольшой. Из мебели вошло несколько шкафов. После белого стандарта советских времён Нине казалось тогда эффектным сочетание жёлтого и зелёного цветов. Гена опять же не возражал.
В вытянутую прихожую вошла только вешалка и большое зеркало, в которое можно было посмотреть на себя в полный рост.
Накануне вечером Геннадий долго смотрел на себя в это самое зеркало. До дома он добрался как в тумане, но помнил, что, глядя в отражение, пытался определить, как изменился. Он изменился, стал другим, и это бесспорно. Но только из зеркала на него по-прежнему смотрел уставший несчастный человек. И бесполезно было изображать позитив.
Полночи он пялился в потолок, пока не наступила кромешная тьма. Сейчас он лежал на кровати, уставившись в «жуткие розочки» и вспоминал прошлую жизнь. Как всё-таки хорошо было тогда, и как опустевше сейчас.
Ему хотелось думать об этом снова и снова, чтобы оттянуть момент подъема, но уже по другой причине. В душе ему нравилось предвкушение своей славы.
Он знал, что о вчерашнем сообщали по всем новостям, может, даже федеральным. О нём узнавали, о нём говорили. А когда станет известно его имя, начнут перебирать каждый клочок его никчёмной жизни, пытаясь дойти до истоков его
