Бóльшую часть времени Виктор проводил в игровой комнате за шахматами. Играя сам с собою, он не разворачивал доску на сто восемьдесят градусов, как это обычно делают. Просто ходил за себя и за того парня, который отсутствовал с другой стороны стола.
Спустя три дня после разговора с Бреусом наши с Евой смены опять совпали. После обеда она заглянула в комнату охраны, где я сидел за мониторами.
– Это случилось снова. Они пропадают.
Она закрыла дверь и уселась на диванчик. Выглядела Ева утомленной, и я подумал, что фантазия с исчезающими и появляющимися предметами явно не доставляет ей удовольствия. Или это вовсе не фантазия?
– Ты хочешь меня завести или что? – спросил я. – К чему все это?
– К черту тебя с твоим заводом! – огрызнулась Ева. – Ты единственный, кому я могу об этом рассказать.
– Расскажи Бреусу.
– Чтоб я сама оказалась в какой-нибудь палате?
– А почему я единственный?
Она встала с дивана и подошла к столу.
– Ты мне не веришь?
– Трудно сказать.
– Слушай. – Она указала на мониторы. – Эти записи, они ведь сохраняются? Где?
– На общем сетевом диске. Но они постепенно обновляются. Свежая запись заменяет самую старую.
– Сколько дней мы можем посмотреть?
– Не знаю. Где-то неделю, может больше.
– Давай сегодняшнюю с игровой.
Пока я отыскивал папку с файлами видеозаписи, Ева пододвинула второе кресло и уселась рядом.
– Где вообще у нас камеры? – спросила она.
– В игровой, на ресепшене, в коридоре и столовой. В комнате лечебной физкультуры.
– А в палатах?
– Это запрещено.
Мы начали искать сегодняшний случай с исчезновением. По словам Евы, он произошел после завтрака, когда Виктор, по своему обыкновению, пялился на шахматные фигуры. Я отыскал этот момент, увеличил изображение, и мы с Евой прильнули к экрану.
Виктор, одетый в свободный коричневый пиджак, сидел, чуть склонив голову. Он совершал ходы редко, больше думал. Белые атаковали и находились в выгодном положении, хоть и разменяли офицера на пешку. Они вскрыли центр и прессинговали черного короля. Мне даже стало интересно, чем закончится партия. Вдруг это случилось. Стоящий на F6 белый конь исчез и появился снова. Я будто моргнул на мгновение, только в это мгновение пропали не все окружающие предметы, а лишь один. Странное ощущение, что и говорить.
– Ты видел? – Ева стиснула мне запястье. – Видел же?
– Кажется, да.
Я отмотал запись на двадцать секунд назад и включил замедленное воспроизведение. Белый конь пропал и снова возник. Мы пересмотрели это раз десять.
– Что ты думаешь? – осторожно спросила Ева.
Я не нашел, что ответить. Только пожал плечами.
– Вот и я ничего. – Ева откинулась на спинку кресла. – Но теперь я, по крайней мере, знаю, что не схожу с ума. А то уже передумала всякое.
– Кроме шахмат, ничего не исчезало? – поинтересовался я.
– Не знаю. Надо просмотреть записи со всех камер и за все дни.
– На это уйдет время.
– Мы их поделим и будем смотреть дома. Я принесу флешку, а ты скинь мне половину.
Я посмотрел на монитор, где красовался пойманный мною стоп-кадр: замерший с приподнятой рукой Виктор, пустое место на клетке F6. Я щелкнул мышкой, и изображение свернулось.
– Это против правил, Ева. Нельзя копировать и выносить записи с пациентами.
– Перестань, нет таких правил. А если есть – никто про это не узнает.
– Не хочу лишиться работы. Бреус меня к себе вызывал, отчитывал. Он знает про нас и кладовку. И запретил… шуры-муры – так он сказал, представляешь?
