Ага, вот и нашелся тот деятель, который меня на перо посадил. Похоже, что это он здесь всем калганом рулит. Значит, первым его заземлю!
Шуберт сместился слегка в сторону, и я увидел, чем он там занимался все это время – привязывал ноги девчушки обрывками простыни к железной спинке кровати.
– А ты, сучка драная, – зловеще произнес Композитор, поднимая с пола измазанную кровью финку и поднося ее к лицу жертвы, – будешь дергаться необъезженной кобылкой – всю твою смазливую мордашку под хохлому распишу[5]! Так что лежи и нишкни мне тут! – И он вновь положил финку на пол рядом с кроватью.
А вот это он зря – мне такой инструмент совсем не помешает. Я еще раз внимательно пробежался глазами по фигурам уголовников, вычленяя, кто и чем из них вооружен.
За поясом у Гунявого я рассмотрел торчащую массивную рукоять отечественного ТТ, которую он прямо-таки выставлял напоказ – типа, глядите, какой я крутой поц! У Балабаса я оружия не заметил, но это совсем не значило, что его у него не было. Думается, что за голенищем хитросморщенного в гармошку сапога, ножичек всяко имеется. Да и под полой кургузого серого пиджака в елочку пистолетик может тоже обнаружиться, если поискать с пристрастием.
А вот есть ли оружие у Шуберта я, как следует, так не смог разглядеть – сквозь щель в занавеске мне была видна только часть его по блатному ссутуленной спины. Но шея у него была будь здоров – такого бугая кулаком не перешибешь. Но я и не собрался с ним драться – таких кабанов надо валить одним точным ударом и сразу наповал.
Еще на небольшом столике, приткнувшемся у заиндевевшего окна (выходит, зима на дворе?), лежал обрез. А на толстом гвозде, забитом в дверной косяк и, видимо, заменяющим хозяевам этой квартирки вешалку, висел на растрепанном ремне ППШ с основательно потертым и пошарпанным прикладом. Только вместо привычного круглого, снабженный изогнутым коробчатым магазином.
Неожиданный треск рвущейся ткани вновь приковал мое внимание к кровати с лежащей на ней девушкой – это Шуберт одним резким движением разорвал на ней трусики, выставив на всеобщее обозрение едва поросшую светлым и легким пушком промежность.
– Куда?! – Бедняжка попыталась сжать ноги, но уголовник грубо ухватился крепкими пальцами за внутреннюю поверхность бархатистых бедер и, оставляя на них ярко красные царапины нестриженными ногтями, развел стройные ляжки девушки еще шире в стороны. – Не дергайся, лярва!
– А мазевая у нее шахна[6]! – Нервно облизнув жидкие усики, с вожделением выдохнул Гуня, исходя слюной на слегка приоткрывшиеся аккуратные губки. – Кучеряшечка моя… Ну, давай уже, пахан, – тупо заныл губошлеп, – терпеть совсем мочи нет!
Вот оно и пришло, мое время. Теперь главное не сплоховать, пока они отвлеклись! Выходить против троих убийц и отморозков в таком физическом состоянии, в каком я сейчас пребывал, было, конечно, верхом безрассудства. Левую строну тела я практически не чувствовал: рука шевелилась еле-еле, а скрюченные пальцы с трудом разжимались.
Левая нога тоже тупила, и мышцы при малейшем напряжении сводило жесткой судорогой, такой, что хоть в крик. Но по-другому поступить я не мог. Пусть сдохну, но хоть одного-то я с собой в ад уволоку! И желательно пахана… Вот только подыхать я не собирался! Если я все правильно рассчитаю, у меня появится шанс. Маленький, хилый, но на одну попытку его, надеюсь, хватит. А большего мне и не нужно!
