Как вышел за двери и как в свои вошёл, Аркадий Петрович совершенно не помнил. Он очнулся только возле своего стола, когда поставил тарелку с десятком пышных оладий, которую у порога сунула ему в руки Семёновна. Быстро одевшись, Шуйский вышел из барака и направился в сторону магазина, ему срочно надо было выпить, немного, но надо – нервные судороги разгулялись по всему его телу.
«Ну что, свинья? Браво! Нет слов – зритель покорён, он плачет! Лихо сыграно, до собственного изнеможения! Зато шкуру спас свою, „Шкура!“. Ты рыдал на её груди, ты сумел разжалобить, расплавить прочную броню этой суровой женщины. А брони-то не оказалось – это даже не скорлупа от куриного яйца. Она своею широкой душою, вытащила твою совесть, она дала тебе посмотреть на неё со стороны. И я посмотрел на тебя – скотина!»
Расслабившись «огненной водой», так называют северные народы всё спиртное, что с ног валит, Шуйский сидел у стиральной машины и выполнял заказ, разложив его на три равные кучи из мешка под номером три. Не торопясь пыхтел сигарой и всё думал о Семёновне: «Почтенная женщина, широкой, доброй души человек! Как всё-таки обманчива внешность? Я сегодня познал абсолютно другого человека. Как виноват я, как же скверно…! Будь он не ладен, ликёр этот! Однако ж, к моему великому сожалению, никак язык не повернётся сказать, что он отвратителен, а скорее наоборот – сладкое, дьявольское искушение, прекрасное изобретение. Факт неоспоримый!»
«Необходимо сделать обязательно ей скидку – тридцать копеек за килограмм белья! За бесплатно, естественно, она откажется от моих услуг – не та женщина, но…! И пусть исподнее тащит, я никаких размеров не испугаюсь! Я хочу эту женщину целиком оторвать от корыта, окончательно избавив её таким образом, от рабского труда! Вот только вопрос возникает, как деликатней подойти к ней с этой услугой, и чтобы не обидеть, не уронить престиж женщины?»
Шуйский загрузил в машину вторую кучу белья, отмерил порцию порошка и нажал кнопку. Потом он придвинул табуретку к стене и сел. Не торопясь, плехнул из бутылки в стакан, взял новую сигару, раскурил её и предался, полным горечи и досады, воспоминаниям прошедшего високосного года, самого худшего, как ему казалось, года в его жизни!
– Да-а-а…! – громко, вслух протянул Аркадий Петрович. – Актёр из погорелого театра, и это в самом прямом смысле этого страшного слова – погорелого! Ты уже год: без кола, без двора, без работы, без жены и театральной суеты. Прямо, как у него, у Гамлета: «Быть, или не быть…?», а в чём твой вопрос сейчас главный на повестке наступившего года? Стать бомжом или собачьим атаманом на помойке? Ты наверняка и тем, и этим не захочешь стать – порода не позволяет-с…, Вы-с-с-с… не из дворовых-с…! А долго ли ещё в этих квадратах, три на четыре метра, проживать собираешься…, вот тебе ещё вопрос? Давай же, ответь, как быть теперь тебе…? А почему не лелеешь надежду и способность верить в себя? Может она сейчас тоже думает о тебе, как и ты о ней. Ну и что, что не пишет? Это ничего не значит, не время, значит ещё! А ты жди… – будет тебе письмо, какое бы ни было оно! Она не из таких…, сообщит кем быть тебе и кем не быть…! Сам и определишь направление, куда тебе катиться.
В наступивший старый-новый год, исполнился год, как перешагнул порог убогого скиталища, лишённый всего что имел, Аркадий Петрович Шуйский – сценический актёр широкого профиля из провинциального театра при доме культуры.
