– Э-э-х-х-х… м-а-а-а…! – глубоко выдохнул пробудившийся чекист. Он снова положил голову на пол, закрыл глаза и начал тихо говорить.
– Печально очень как, в краю холодном душу заморозить! Мне уж не дано, возврата к нежной лирике душевной. Забыл я Пушкина давно, а Есенин в дрёму даже клонит. Я сказку детскую не вспомню ни одну, и уж душевную, застольную, теперь, навряд ли я спою! Лишь сны тревожные одни: в робах чёрных зеки, да прожекторов огни. В зубах серебряные фиксы, будто псов оскал, и каждый раз, часовой мне снится, как безмолвно с вышки он упал. Тревога! Тревога и команда «фас!» – вот и весь ночной рассказ! Устал я, дорогая!
Света стояла рядом, она взяла его руку и помогла подняться. Они молча сели на кровать, прижавшись плотно плечами. Света заговорила первой спокойно, ласково и тихо.
– Так нельзя, Гришенька! Ты четвёртый год без отпусков. Облик твой, сам не замечаешь, а он становится холодным. Просись, добивайся как можешь, но тебе надо отдохнуть! На юг поедем, к теплу, согреешься, оттаешь, и лирика в тебе проснётся, и ты снова будешь ею жечь моё сердце, как и прежде в юности своей.
Он медленно повернулся к ней и нежно взял за плечи, глядя в её глаза, наполненные слезами.
– Какая глубина, и сколько в них печали! Неужели прожитые годы их только ею наполняли? Не печалься родная, гони свою грусть, ну хочешь, прямо сейчас, дорогая, я что-нибудь из устава прочту тебе наизусть!
Она грустно улыбнулась, обняла руками его шею, и тихо сказала: «Я твои уставы давно все знаю наизусть!»
Зал шумел аплодисментами, с разных сторон слышалось «браво!», а на сцене неожиданно появились букеты цветов – явление редкое в эту пору для Заполярья. Видимо, в антракте кто-то похлопотал по своим каналам, и к концу представления их успели доставить.
Раиса, под впечатлением игры мужа, выскочила из дома культуры и бежала к автобусной остановке с одной только мыслью – любой ценой раздобыть для своего Аркаши букет свежих роз и вручить их прилюдно, расцеловать и обнять несравненного, лучшего из лучших и самого талантливого!
Казбек Кердышвили от не слыханных аплодисментов и счастья был сейчас не на сцене, он был на небесах! Это был фурор вместе с аншлагом.
– Гэй-гэй-гэй! Ассэ…! – прыгал, опускаясь на колени и, тут же, вскакивал, размахивал и щёлкал пальцами рук, неудержимый, распалённый Кердык. Он помчался в буфет, чтобы закрыть его по техническим причинам для посетителей, а они всем коллективом, до утра, будут праздновать успех его премьеры, его собственной постановки. Он послал гонца с запиской к себе домой, чтобы жена выдала, многие годы простоявшую в углу тёмного чулана, ведровую бутыль старого, грузинского вина, которая дождалась своего часа.
Бедная Рая, с великим трудом, всё же сумела найти в центре города свежие цветы. Она купила девять красных роз с большими, круглыми бутонами. Выйдя из автобуса, быстро заспешила к дому культуры.
И снова она опоздала, потому, что в гримёрных никого уже не было. Была только уборщица, которая и сообщила, что все давно в буфете.
Рая поднялась на второй этаж с каким-то нехорошим предчувствием и даже тревогой и остановилась у дверей, чтобы перевести дух, прежде чем войти.
Небольшое помещение буфета гудело словно потревоженный улей. Табачный дым, густым туманом завис под потолком. Пять столов были сдвинуты вплотную в один ряд, и весь штат актёров Кердыка шумно отмечал успех, только что прошедшей «на бис», премьеры. Раиса тоже входила в состав этого коллектива, она работала костюмером. Стоя в дверях и всматриваясь в лица громко орущих, смеющихся и хорошо поднабравшихся актёров, своего Аркадия она не находила. Когда же у самой стены, на полу увидела майорский мундир, два сапога, штаны-галифе и фуражку с синим околышем, Рая поняла, что он здесь! Только где…?
