Вдруг музыка умолкла. Борис надолго замер в позе Штрауса с одноименного памятника, ныне стоящего в городе Вена, если эту статую никто ещё не разгромил. Я сумел воспользоваться возникшей паузой и высказал единственно правильную, на мой взгляд, идею:
– А не пойти ли нам с вами, дорогие товарищи, погулять?
Девочки обрадовались, Борис промолчал, только общий друг, филармонический Альтист, пробормотал мне на ухо:
– Слышь, Лексей, кочумай… Смотри, еды сколько остаётся…
– Обожраться, что ли, – тихо возразил я. – В меня не лезет.
– В тебя не лезет, я при чём? – дружески заметил альтист, допивая кофе с пирожком, но вынужденно отправился на прогулку вместе со всеми.
На улице мы пошли, конечно, к театру оперетты. Здание это волновало всех. Девушек – потому, что это было их первым настоящим рабочим местом после студенческого оркестра и занятий с педагогом в классах. Меня – потому, что располагалось в бывшем здании КГБ, переданном театру после окончания строительства новейшего специального помещения. А во дворе старого дома, ныне ярко окрашенного, расцвеченного огнями и афишами, я часто гулял с мамой, приведённый ею за руку, между елями и чужими дядями в гражданской одежде. Так было странно осознавать – куда меня водила в детстве мама, туда меня ведут милейшие девушки и такие взрослые знакомые, одного из которых я сегодня ещё вполне бы мог назвать другом, а теперь вот и не знаю, кто я ему. И кто он мне.
Альтист тоже был слегка взволнован, ибо под ручки с ним шагали две прекрасных спутницы, что, похоже, совершенно его устраивало. Они шли впереди, перед нами с Борисом и Ларочкой, весело общались между собой, да ещё и нас старались время от времени привлекать к беседе. Вдруг я понял, что их разговор коснулся и моей скромной персоны. Это до меня дошло, когда одна из сопровождающих Альтиста девушек, которую я лично для себя назвал Рыжей, да и сейчас также называю, поскольку имени её никак не вспомнить, обратилась лично ко мне с непростым вопросом:
– Лёшенька, скажите, пожалуйста, знаете ли Вы, где находится у женщины пистолет?
«Ну, началось… – подумал я. – Теперь что говорить-то?»
Компания наша приостановилась. Рыжая с хитрым лицом ждала от меня хоть какого-нибудь ответа. Борис отвернулся. Филармонический Альтист закашлялся сигаретным дымом.
– У женщины? – уточнил он. – Или у девушки?
Тут Ларочка взяла меня под свою защиту.
– Ну как вы так можете! – расшумелась она. – Что за дурацкие вопросы! И что вы к мальчику пристаёте? Что вы от него хотите? Вообще, откуда ему знать?
– Твой, что ли, мальчик? – возмутилась Рыжая. – И что я такого у него спросила? И ничего особенного я в виду не имела.
– Скажи тогда, – добивалась Лариса, – а что ты такого простого имела в виду?
– Ну, – будто засмущалась скрипачка, – совершенно уж ничего такого, что могло бы вашего мальчика огорчить. Я просто хотела сказать, что есть такой предмет женского туалета…
– Какой! – настаивала Ларочка.
– Или это предмет одежды, – хитрила Рыжая, – я просто боюсь ошибиться. Потому и хотела уточнить.
– Да будешь ты говорить или нет? – вскричал Альтист. – Говори, не рви душу. Только без форшлагов.
– Что ты, какие форшлаги… Вообще, ты слышал от меня когда-нибудь хоть один форшлаг? Я имела в виду одну вещь…Вы все, может быть, знаете. Пажики. Да, именно их. Что такого… Это одежда или туалет? Лёшенька, как ты думаешь?
– А что, – спросил я, – туалет и одежда – это не одно и то же?
