Параллельно с невесёлыми воспоминаниями я продолжал планомерно решать списываемые с доски задачи, и здесь прокачанный аж до семнадцатого уровня Интеллект проявил себя во всей красе, щёлкая математические ребусы, как кедровые орешки. И к всеобщему изумлению я задрал руку, сигнализируя преподу об окончании своих расчётов буквально через несколько минут после того, как он, дописав мелом на доске последнюю задачку, уселся за свой стол.
С недоверчиво нахмуренными бровями подошедший к моему столу преподаватель, скоренько пробежавшись глазами по расписанным в тетради решениям, вынужден был признать, что сработал я чётко и без ошибок. После чего мне официально было дозволено вставить в уши наушники и, на зависть остальным студентам, залипать до окончания практического занятия в бесконечной ленте тик-тока.
Минут через двадцать беззаботного залипалова, чередующегося периодическими безуспешными попытками дозвониться до беглянки Маши, я вдруг получил на почту пустое письмо с незнакомого номера с прикреплённым видеофайлом. Опасаться вируса при установленной артефактором на гаджеты нашей команды навороченной киберзащите было просто смешно, поэтому я без колебаний тут же запустил просмотр послания.
И обернулся соляным столбом после первого же кадра видео, демонстрирующего заплаканное лицо (с размазанными тушью и помадой) моей бедовой потеряшки. Как заклинание, Машины губы шептали в камеру раз за разом одну и ту же фразу:
– Серёженька, спаси меня, пожалуйста; миленький, вытащи меня отсюда!.. Серёженька, спаси меня, пожалуйста; миленький, вытащи меня отсюда!.. Серёженька, спаси меня, пожалуйста; миленький, вытащи меня отсюда!..
Камера рывком сместилась назад, и крупный план заплаканного лица угодившей в жестокий переплёт подруги обернулся внушительным фрагментом какого-то грязного помещения без окон (то ли подвала, то ли гаража), кое-как освещённого одинокой сорокаваттной лампочкой, болтающейся на проводе под потолком. В углу помещения находилась древняя панцирная кровать, на которой поверх грязного матраса лежала Маша в институтской одежде, нарочито грубо связанная по рукам и ногам толстой мохнатой верёвкой.
– Серёженька, спаси меня, пожалуйста; миленький, вытащи меня отсюда!.. Серёженька, спаси меня, пожалуйста; миленький, вытащи меня отсюда!.. – продолжала, как мантру, нашёптывать из своего угла бедняжка.
– Достаточно! Теперь заткнись, и чтоб больше ни звука! – раздался на заднем плане грубый женский окрик, и Маша тут же послушно замолчала.
– Чё, узнаёшь меня, пацанчик? – Перейдя на съёмку фронтальной камерой, заполнившая жирной ряхой весь экран толстуха проворно обернулась на сто восемьдесят градусов, не позволив мне рассмотреть вторую часть секретного помещения.
Разумеется, я её сразу узнал. Одна из потерянных душ Хозяина – спасённая мною примерно полтора месяца назад в тамбуре электрички потенциальная жертва аварии.
– Ну разумеется, узнал, – ухмыльнулась по понятным причинам не дождавшаяся ответа на риторический вопрос толстуха. – Как видишь, твоя цыпочка теперь у нас. И если не хочешь, чтобы с малышкой случилась какая-нибудь непоправимая трагическая неприятность, то на переговорах, куда тебя пригласили сегодня утром, веди себя сдержанно и без фокусов. И, разумеется, приезжай по указанному адресу один. Уверена, мы поняли друг друга. Не так ли, пацанчик? – Толстуха заговорщицки подмигнула и остановила съёмку.
