– Нет, государь, только кожаный доспех из пластин. Меж них клинок и вошел, – сразу догадался Хомутов о чем ведет речь царь.
– И глубоко вошел? – обратился теперь Иван Васильевич к Борису.
– По самую рукоять, – четко, не отводя взгляда, ответил юноша.
– Руки покажи.
Царь не поленился, встал, внимательно их осмотрел и даже ощупал. Ничего на ладонях не было, кроме небольших мозолей. От дровяного колуна или от ведер с водой, понял государь.
– Зачем же ты, молодец, Тимошку убил? – взял царь Бориса за подбородок. – Он ить мне важное донесение вёз. Видно, враги супротив меня чего-то замыслили. А теперь и не знаю что.
– Не убивал я приказного дьяка, государь, – твердо ответил Борис. – Твои враги – мои враги. Коли сомневаешься, возьми мою жизнь.
– Щедро, – ухмыльнулся Иван Васильевич, а сам подумал, – ишь ты, шустрый какой. Приятный. Окажется ни при чем, приближу. Федька Басманов ему из ревности, правда, очи карие выцарапает, ха-ха. Вон какие очи. Ух!
– Не убивцы мы! – вдруг дурным голосом завопил Дмитрий и пополз к царю.
Тот отпихнул его ногой, второй с размаху ударил в лицо. Из носа жильца Годунова брызнула кровь, попала на черную накидку царя. Это его жутко разозлило. Кивнул Хомутову.
Опричник тут же лихо продел веревку меж связанных рук Дмитрия, тяжело ударил в грудь, крутанул ворот дыбы. Суставы в плечах Годунова затрещали, он судорожно стал бить мысками сапог по полу.
Высоко Петр его не поднимал, закрепил веревку на шкворне, разорвал ему рубаху. Отошел, примерился пятипалой плеткой с когтями. Два раза размахнулся, на третий стегнул.
Бедняга сначала закричал, потом завыл. На спине и боку появились кровавые полосы, будто тигр подрал. После второго удара Дмитрий уронил голову на грудь. Хомутов опять примерился, но царь его остановил:
– Дай-ка я, разохотился.
Вынул из печи раскаленный веник, встряхнул, подошел к Дмитрию. Тот поднял голову, но увидев красные прутья, опять бессильно её свесил.
– Не перестарался, Петька?
– В самый раз. Ну, сказывай, собака, об чем тебя царь спрашивает!
Иван Васильевич пока ни о чём Дмитрия не спрашивал, но тот замотал головой, поднял глаза. В них читалась тоска, боль и готовность на всё.
– Ты, жабий выводок, подговорил своего племянника думного дьяка изничтожить? Какая была в том корысть?
Дмитрий разинул рот, попытался что-то сказать, но вместо слов раздался хрип.
– Нет, все же перестарался, заплечник. Надо его веничком освежить.
Зашел несчастному за спину, встряхнул прутьями. С них посыпались искры и окалина.
– Не надобно, – тихо произнес Борис. – Оставьте дядю. Я убил думного дьяка.
– Вот как, – остановился царь. – И ради чего же?
Борис на некоторое время замолчал, наконец, произнес:
– Он меня обругал. Грязным татарником назвал.
– И ты сразу его же кинжалом и пырнул?
– Да. Ломайте меня на дыбе, а Дмитрия оставьте.
Царь задумался.
– И как же ты его зарезал? Ну-ка, Петька, развяжи его.
Когда Хомутов выполнил приказ, государь протянул Борису кинжал. Тот взял его в обе руки, расставил ноги, замахнулся с головы, сделал выпад.
– Где доспехи дьяка? – повернулся Иван Васильевич к опричнику.
Вскоре холопы притащили из холодной, где находился труп Никитина, его верхнюю одежду. Хомутов протянул доспех, состоящий из длинных кожаных пластин, сшитых жилами. Они полностью закрывали грудь.
Царь разложил окровавленную защитницу на столе, долго осматривал.
– Значит, размахнулся и вонзил? – снова обратился он к Борису. – Кинжал держал ровно или боком?
