– Во-во! Оборотень и есть. И плюнул он три раза да через левое плечо. Вот так: тьфу, тьфу, тьфу…
– Кто плюнул, оборотень?
– Сам ты оборотень! Отец Петр плюнул, вот кто.
– Бабкины сказки все это, – возразил кто-то.
– И не так было…
– Мне лучше знать!
Голоса ребят слились в один громкий гул. Спор разгорелся горячий, готовый перейти в войну. Холодоша вышел из оцепенения. Он только сейчас заметил, что уже по колено в снегу.
– Цыц, нехристи! – гаркнул строго Ванька.
Хор голосов мгновенно умолк, снег слетел с Холодошиных сапожек, синичка-желтогрудка встрепенулась и улетела.
– То-то что никто и не ведает, как оно все было…
Дети призадумались. Всем известно было лишь то, что случилось потом. Не знамо как, а наутро нашли батюшку мужики, далеко в лесной чаще нашли. Ходили на охоту и его увидали. Едва отогрели несчастного. А вот после того он и в самом деле стал хромать.
Ребята молчали, не решаясь спорить с очевидным.
– Ну и чудно у вас все! – первым нарушил тишину Холодоша своим звонким голосом.
Все разом оглянулись. В пылу спора никто не вспомнил о его существовании.
– Сколько-то вам всего ведомо, сколько-то у вас чудес случается. А вот я… А вот мне…
– Тебе ли грустить, тебе ли горевать об том! – разволновался Ванька. – Ты же ведь сам чудо и есть! Ты нам об себе лучше чего поведай, а мы зараз и послушаем и потешимся.
– Да что мне о себе рассказывать-то? – неуверенно произнес снежный мальчик и вопросительно посмотрел по сторонам.
– А что хошь рассказывай, хошь были, а хошь небылицы.
– Откуда ты есть взялся и чем живешь…
– И что ешь и что пьешь…
– Давай, Холодоша, не томи!
Ребята одобрительно закричали. Дюжина пар серых, карих, черных, голубых глаз пытливо уставилась в прозрачные печальные очи Холодоши.
А ему было чего рассказать. Поведал он, как был рожден однажды в морозную крещенскую ночь от маленькой яркой звездочки, упавшей с неба в зимушкинский пруд. Как долго скитался по лесам и перелескам, покуда не встретил двух добрых стариков-холодовиков. И как те научили его уму-разуму: деревья снегом укрывать, землю голую укутывать, на речке мосты леденить. Рассказал про то, как делил с ними ночлег, устраиваясь на пушистых сугробах или под широкими еловыми лапами. Про то, как питался снегом и лакомился сосульками. И что любимым делом его было скакать по высоким макушкам сосен да распутывать заячьи следы.
Теперь уж пришел черед детворе диву даваться. Мальчишки и девчонки рты пораскрывали, сидят, не шелохнутся, слово пропустить боятся. И не видят, что время уже позднее, ночь на пороге.
На небе зажглись первые звезды, месяц зевает, покачиваясь в своей темной колыбели. Пар из труб тянется к нему тонкими высокими струйками. В наступившем безмолвии ни лая собак, ни крика птиц. Так хорошо!
Но покой недолог. Со всех сторон слышатся громкие нетерпеливые голоса:
– Эй, Машка, домой!
– Эй, Лушка, ворота закрывай!
– Эй, Гаврюшка, воды натаскай!
– Эй, Ванька, дров наколи, сена наноси!
Ребята нехотя расходятся по дворам. Лишь Холодоша остается один-одинешенек. Ему и идти-то некуда, сидит, понурый, на заборе и надувает огромные сугробы снега.
– Что пригорюнился, Холодоша? – услышал он знакомый голос.
Это Ванька задержался у калитки. Холодоша посмотрел на него внимательно, решает, спросить у него или не спросить.
– А знаешь, Ваня, – наконец произнес он, – я вот об чем все думаю, знать хочу. Кто такая Ляля, девочка в красивой шубке, с салазками резными и с нянькой французской?
