Тяжелая мокрая кружка чуть не выскользнула у Гризельды из рук. Встреча в трактире! Вот он, повод начать разговор! Подойти к Вольге, спросить, помнит ли он Хофенштадт… Ведь он не мог забыть!
…Капюшон скользнул назад, открывая волосы. Гризельда вскинула руки – поймать, вернуть назад, но тяжелые рыжие пряди, радуясь неожиданному освобождению, уже скользили вниз по плечам, к поясу, почти до колен.
Кто-то больно дернул за рассыпавшиеся волосы. Вокруг грубый глумливый хохот.
– Эй, красотка! Так ты мне нравишься гораздо больше! А если избавить тебя и от других одежек?
Хищные руки больно стиснули талию. В лицо – удушающая волна чужого гнилого дыхания. Трактирщик равнодушно отвернулся. Купеческие семейства глядят с осуждением. Один из почтенных пробормотал что-то о «непотребных девках, совсем совесть утративших». Звон порванной струны.
– Отпусти девушку.
– Ты чего, паря? Для себя присмотрел? Так идем с нами, мы и с тобой поделимся.
– Отпусти девушку.
– Да пошел ты…
Последовала непристойная переделка боевого клича смоленов «Заграт!»
О том, что было после, видевшая не один турнир и кулачный бой Гризельда не взялась бы рассказать. Державшие ее руки разжались, а сама девушка оказалась внутри черно-серо-серебряного вихря. То, что она успевала заметить, было не мастерством и даже не искусством. Как назвать умение человека дышать, способность птицы к полету? Вольга, казалось, не касался противников, нападающие сами откатывались прочь, решив вдруг передохнуть и подумать о смысле жизни. Меч – в ножнах! – мнился природным продолжением обтянутой черным рукавом руки.
Длинный серый плащ не мешал владельцу. Он словно вел свой собственный бой, метался, пугал врагов, бросался им в ноги. И одновременно опутывал Гризельду, подтаскивал ее, направлял.
Еще кто-то из посетителей трактира, не выдержав («Пришлый наших бьет!»), выскочил из-за стола, кинулся на смолена, но, даже не успев нанести удар, пронесся в дальний угол да так и остался там обниматься с большим чумазым кувшином и размышлять о том, как хитрый враг умудрился увернуться.
Перед Гризельдой возникла дверь. Толкнув ее обеими руками, девушка выскочила на улицу. Следом вылетел смолен, с силой впечатал дверь в косяк – с той стороны обиженно взвыли, – и, ухватив Гризельду за руку, во всю прыть понесся по ночной улице. Из-за поворота за спиной накатывался грохот подкованных сапог. Видимо, трактирщик все-таки решил возмутиться творящимся непотребством и послал за городской стражей.
Гризельда еле поспевала за неслышно бегущим Вольгой. Казалось, что если поджать ноги, то так и полетишь вслед за смоленом, развеваясь на ветру, подобно приколотой к шлему рыцаря ленте прекрасной дамы. Ай!
Развернув, Гризельду крепенько приложили спиной к стене. Ладони Вольги впечатались в камень над плечами девушки. Серые глаза в суровом прищуре. Гризельда невольно зажмурилась. Ой, сейчас бу-у-удет!
– Так.
Голос спокойный, задумчивый.
– Гризельда. Из младших принцесс императорского дома. Что понадобилось тебе в привратной корчме, носящая серебро?
«Да, я принцесса Гризельда. Привыкшая появляться перед подданными в тонкой узорной серебряной диадеме. Правнучка Бертильды Ольгейрдоттир».
Гордо вскинутый подбородок. Взгляд снизу вверх («Длинный-то какой!»), но все же свысока. Повелительница говорит с вассалом.
– Мне нужен был ты.
– Чего ради? Женщина, познавшая любовь Серебряного Пламени, надолго сохранит молодость и красоту, так? Или же ты веришь, что клинок, отведавший моей крови, сделает своего владельца могучим и неуязвимым в бою?
