– Это у тебя нервное? – поинтересовалась она, стащив перчатки и ухватив меня за плечи, чтобы рассмотреть мое лицо поближе.
– Сейчас так модно.
– Вот такие круги вокруг глаз желтого и синего цвета? – с сомнением покачала она головой. – Фиолетовая помада и столько пудры?
– Да. Это последний писк. Раскраска на лице должна быть в тон одежды. – Я распахнула плащ и продемонстрировала шикарную мексиканскую мужскую рубаху, подаренную мне как участнице фестиваля короткометражных фильмов «Аргентинский кактус». Не могла же я честно сказать, что синяк под глазом то ли после банной процедуры, то ли от умывания по совету фермерши кислым молоком неприятно расширился на полскулы разводами желто-синюшного оттенка.
– Даже и не знаю. – Бабушка отпустила меня и задумалась. – Прилично в таком виде ехать в морг, как думаешь?
– Ну почему опять в морг?! – простонала я.
– Тихо! – Она прикрикнула и погрозила пальцем. – Не ной. Дело это, об убийстве, передали на время другому. Я попала на прием к главному следователю и добилась разрешения похоронить Ханну и ее мужа. Съездила в квартиру за одеждой. Прежнего инспектора, говорят, какая-то нервная дамочка ударила во время допроса по голове лопатой. Он теперь в больнице лежит. А мы пока быстренько поедем в морг и договоримся о транспортировке тел сюда.
– Куда – сюда? – Я оглянулась.
– Сюда, в дом. Обмоем, обрядим и к утру, глядишь, с божьей помощью и похороним.
– Как это – к утру? Как это – обмоем? Бабушка, сейчас похоронные бюро полностью готовят любое тело к захоронению: и обрядят, и сделают косметическую обработку, и на кладбище привезут!
– Да, – спокойно кивнула бабушка, что-то внимательно разглядывая у себя ладони. – Сейчас, конечно, не то что раньше. Забальзамируют, накрасят, но это не наш случай. – Она не смотрит мне в лицо, я чувствую неладное, надо бы замолчать, но перспектива перевозки сюда, а тем более обмывания и подготовки к захоронению даже таких хороших людей, как моя тетушка Ханна и ее четвертый муж, пугает меня до тошноты.
– Но, бабушка…
– Это не наш случай, – повышает она голос, – потому что они сделают все… – Тут она поднимает на меня глаза и повышает голос: – Все! Кроме главного. А главное заключается в том, что моя дочь должна быть захоронена це-ли-ком. Поняла?
Лучше не отвечать, да она и не ждет ответа, быстро уходя к дому. Я совсем забыла о головах в морозилке.
– Если ты не будешь отмывать свою боевую раскраску на лице, то у нас есть еще десять минут для важного разговора! – кричит мне бабушка с терраски, и я понуро волочусь на ее голос.
– Сядь сюда и закрой глаза.
Оглядев бабушку в торжественной шляпке, белом пальто тонкой шерсти, перчатках и длинном шифоновом шарфе, окутывающем ее шею и плечи, я закрываю глаза.
– То, что я скажу, сейчас покажется тебе неважным, но впоследствии, как это обычно бывает с взрослеющими людьми, обязательно всплывет или при необходимости, или как последствие жестокого опыта. Ты подумаешь: «А ведь бабушка мне говорила!» Так вот. Детка, ты не воин.
От неожиданности я открываю глаза.
– Род мой ведет свое начало от лонгобардов, гордиться тут особо нечем, бездарные мужчины-воины погубили себя и весь род. Поэтому впоследствии женщины всегда принимали решения самостоятельно, не особенно полагаясь на силу и ум мужчин. Это главное. После позорного разгрома войска ничтожнейшим Пипином-младшим они поделились на воинов и на утешительниц – хранительниц очага. Женщины-воины воевали, особо не заботясь о детях, оставляя их обычно женщинам – хранительницам очага. Но судьба всегда устраивала так, хвала ей и проклятие, что в тройке поколения обязательно были две женщины-воина. Я, твоя мать и ты – это тройка. Я – воин.
