– Это правда! У тебя квартира, – Лидка ревниво оглядела стены. А Барбаросса вдруг завопил:
– Квартира без сортира!
– С чего ты взял? – возразила попугаю Аполлинария. – С сортиром! Еще и раздельный! С окном, между прочим, во двор.
Попугай задел Алю за живое. Квартиру свою она любила и ею гордилась – единственная в своем роде. В доме дореволюционной постройки… Первый этаж их подъезда выложен изразцами, лестница сохранила настоящие дубовые перила, кованые, с латунными розами, балясины и белые мраморные ступени. В доме когда-то был лифт, вернее, лифт есть и сейчас, только вот уже много лет его кабина – на приколе рядом с квартирой Аполлинарии. Кабина лифта – клетка из витых золоченых металлических прутьев. Но ее не видно, потому что она закрыта бархатной, когда-то алой, а теперь бурой портьерой и решетчатой дверью-гармошкой. Кое-где на решетке сохранились латунные розы. На одну такую розу Аля всегда вешает пакеты, возвращаясь из супермаркета. Еще решетка украшена огромным замком, ключ от которого, по давней традиции, хранится в верхнем ящике комода Аполлинарии, в большой резной шкатулке, куда несколько поколений родственников Али прятали всякие памятные и милые сердцу вещицы: камешки, привезенные из разных прекрасных мест, открытки с подписью дорогих людей, значки, медали, запонки, зажимы для галстуков, сандаловые веера и прочие штучки. Тяжеленный и замысловатый ключ извлекался из шкатулки всего однажды – в кабину лифта отнесли старое бабушкино кресло. В нем, кроме бабушки, никто никогда не сидел, а когда ее не стало, все почему-то решили, что никому и не нужно там сидеть. Аполлинария, тогда еще совсем ребенок, могла стоять возле кресла часами, испытывая благоговейный ужас, и, чтобы у впечатлительной девочки, не развились странные фобии, кресло спрятали в лифте.
Достопримечательностью своей квартиры Аля считала и удивительной красоты маскароны, уцелевшие на наружных стенах под каждым ее окном, и две мраморные ступени, ведущие из прихожей в гостиную, – с куском дубовых перил и подпиравшими их балясинами. Когда-то ее прихожая была всего лишь частью лестничной клетки, и пол повторял чередование белых и черных плит подъезда. Высокие потолки с лепниной, большая площадь всех помещений, включая кухню, ванную и туалет, эркер в гостиной и балкон спальни, с которого открывался вид на сквер, вызывали завистливое восхищение всех, кто попадал к Аполлинарии впервые. Конечно, не мешало бы сделать ремонт… Но…
От мыслей Алю отвлек голос подруги:
– Не обращай внимания на этого попугая! – Лида пристроила клетку на одном из Глафириных комодов. – Представляешь, никто его специально говорить не учит! Он слушает, слушает, а потом как брякнет! Пусть тут постоит, может, меньше болтать будет.
– Почеши мужу животик! – вдруг прогудела птица голосом Федора.
Аля засмеялась, хотя ей было грустно: дня три Лидка тут покрутится, а потом вернется к своему Федьке, простив ему и фингал, и оскорбления, и очередную юбку. Аполлинария останется одна, и даже попугая у нее нет…
Подруги уже сидели на кухне, и Лидка с аппетитом уминала вчерашние сырники, успевая учить Аполлинарию уму-разуму:
– Ты сама виновата! Надо ж было за мужиком следить! Ты его почту в компе смотрела когда-нибудь? А телефон проверяла? Эсэмэски?
– Ну вот еще! Буду я по чужим телефонам лазить! – фыркнула Аля.
– Ой какие мы гордые! Вот и проворонила! За мужьями же бдить надо в четыре глаза! Нет! В десять!
