— Сейчас сходим в гости к одной старушке, — сказала я, убирая со стола.
Дочка лениво пожала плечами, по гостям ходить она не любила, но и сидеть дома в одиночестве ей тоже не хотелось. Я, помня о своем не счастливом детстве без друзей, решила познакомить Веронику с детьми Клары. Но это завтра, а сегодня были другие дела.
Первый выход в деревню, где меня никто не ждал, был волнительным. Благо, Уля жила совсем рядом, нужно было пройти всего несколько домов, и вон та светленькая соломенная крыша, которая виднелась впереди, и есть крыша дома Ули.
Я нервничала и старалась не смотреть по сторонам, чтобы не наткнуться на взгляды соседей. Вероника шагала рядом, с любопытством оборачиваясь на играющих во дворе детей Клары, пару раз порывалась отпроситься у меня к ним, и мне пришлось пообещать, что отпущу, только чуть позже.
Покосившийся забор Улиного дома заставил меня нахмуриться. Старушка никогда бы не оставила его в таком виде – часть штакетника выломана, часть сгнила. Двор заросший и какой-то не жилой, но за грязным окном мелькнула чья-то тень, и я двинулась к входной двери. Раньше на крыльце всегда была постелена дорожка, сейчас ее не было, как и венка из сухоцветов на двери.
— Здрасти! — парнишка лет тринадцати выглянул через окошечко, заметив нас.
Я его плохо помнила, но догадывалась, что передо мной внук Ули – Гаскон. Вот только восемь лет назад он жил с родителями неподалеку от Шерпа.
— Уля дома?
— Дома, где ж ей быть, — хмыкнул мальчик. Растрепал пятерней кудрявые волосы, скинул защелку с двери и впустил нас внутрь. — Только вы это, особо не докучайте… Болеет бабка. А вы-то кто?
— Алена, — представилась я. — А это моя дочь Вероника.
— Не помню таких, — Гаскон глянул на меня подозрительно. — Приезжие что ль?
— Вроде того.
Я вошла дом, осторожно ступая по прогнившему полу. Доски скрипели, повсюду пыль, в воздухе стоял затхлый запах, несмотря на то что все окна были открыты. Из небольшой прихожей узкий дверной проем вел в одну из двух комнат, а во второй, из которой был отдельный выход на улицу, нашлась Уля. Она сидела в кресле у распахнутого настежь окна.
В первую минуту мне показалось, что старушка бодра и полна жизни, пока она не повернулась ко мне. Абсолютно белые глаза, какие бывают у давно слепых людей, морщинистое лицо, похожее на мелкую рыбацкую сеть, седые волосы давно спутавшиеся и слипшиеся от грязи. Сухонькая Уля всегда была низкого роста, сейчас же она казалась совсем крошечной, едва ли выше моей дочери. В старенькое теплое платье она куталась, словно мерзла в жаркий летний день, костлявыми пальцами трепала уголок шерстяной шали, накинутой на плечи.
— Уля, здравствуйте, — тихонько обратилась я к ней, присаживаясь перед старушкой на корточки. Уля меня не видела, но я надеялась, что вспомнит.
— Да вы не обращайте внимания, — Гаскон прыгнул на узкую кровать, та заскрипела так громко, что звон отдался в ушах набатом. — Бабка уже год не видит, и столько же как из ума выжила. Она почти не говорит, а если говорит, то несет какой-то бред.
— Она все еще одна живет? — ужаснулась я, оборачиваясь к мальчишке.
— Я тут живу, мои мамка и папка померли пять лет назад. Ну я к бабке и переехал, а потом и она заболела, сейчас вот помогаю ей, как могу.
Я снова глянула на Улю. Помнила ее всегда жизнерадостной, полной сил и энергии, даже в ее восемьдесят три она не уходила из огорода до заката солнца. Как начинала с утра что-то сажать, пропалывать, выкапывать, так и занималась этим днями на пролет. Там же, в огороде, старушка держала горного козла по имени Кукуй, он был ей и собеседником, и другом.
