– «Человек (или люди?) нарушил правило (закон, обычай, традицию). Мы будем сражаться».
– «Будем, – согласился Семен и воткнул в снег посох. Теперь он смотрел на собеседника поверх арбалетного болта. – Ты пришел к моей (человечьей) добыче, когда я еще здесь. Волки так не поступают».
– «У нас нет выбора (ты нам его не оставил)».
Семен чувствовал, что его в чем-то обвиняют – в чем-то смертельно важном. Если он не поймет, если не ответит, последует атака. Даже если он и успеет выстрелить, это все равно будет конец. Волки его былой современности имеют привычку дружно набрасываться на жертву. У этих, кажется, такой традиции нет. Точнее, не было. Не было, пока волки десятки тысяч лет жили в условиях мягкого климата и пищевого изобилия. Семен подозревал, что, в отличие от их далеких потомков, численность этих хищников здесь определялась в значительной мере не пищевыми ресурсами, а внутривидовой борьбой. Отсюда некий поведенческий стереотип, который в своей среде люди назвали бы культом личной силы: докажи свое превосходство – и получишь право на самку, на воспроизводство потомства. Но мир меняется, должны меняться – не могут не меняться – и правила жизни.
А погибать Семену нельзя. И не потому, что без него волки сожрут всю добычу – не осилят, наверное. Беда в другом: люди ощущают целостность со своими тотемами. Что будет значить для них смерть человека из рода Волка от волчьих же зубов? Разрыв связи? Отверженность? Отверженным незачем оставаться в Среднем мире, даже если вокруг полно пищи. Конечно, для человека двадцатого века это звучит смешно и несерьезно, но…
– «Выбор есть всегда! – твердо заявил Семен. – Не хочу с то…»
Он не успел передать свою «мыслефразу»: волк чуть присел и прыгнул. Он был слишком далеко, чтобы одним прыжком с места покрыть такое расстояние: два первых были разгонными и лишь третий – на врага.
Стрелять лучше было бы с колена, но опуститься Семен не успел. Отдачей его качнуло так, что он чуть не упал. Пришлось выпустить из рук разряженное оружие, чтоб сохранить равновесие.
Вожак хрипел и пытался ползти в двух метрах перед ним. Похоже, болтом ему разворотило горло и грудную клетку. Кровь на снегу в сумерках казалась почти черной…
Семен, пытаясь погасить искры в глазах, сделал шаг в сторону и взял в руки посох. Он бы предпочел просто на него опереться…
– «Кто следующий?»
– «Я».
В этом размытом зверином представлении о собственной личности что-то показалось человеку знакомым – почти родным. Неужели?!
– «Ты?!» – Семен попытался свалить в кучу все воспоминания, перемешать их и вылепить из этого «образ» волчонка – того самого, который, по мнению лоуринов, привел его в этот мир, дал право стать членом тотемного клана.
– «Да, это я, Длинная Лапа».
– «Ты вспомнил меня?»
– «Не забывал».
– «Будем сражаться?»
– «Да. Нам нужна пища».
«Вот так, – мысленно усмехнулся Семен. – Выходил щеночка. Впрочем, не выхаживал, конечно, – он рос сам по себе. Но тренировать его, лупить посохом пришлось долго и сильно – он сам так хотел, ему нужна была „игра“ с кем-то более сильным и ловким, а его мать я убил. Теперь он стал размером со взрослого волка, весит, наверное, больше меня и при этом умеет защищаться от боевого посоха. А ведь была когда-то мысль: уж не собственного ли убийцу готовлю? Впрочем, у меня к нему претензий быть не может – свои долги он отдал».
– «Ты нарушаешь традицию».
