С этими словами босс накренил свое необъятное туловище вперед, дотянулся до перочинного ножа и стал осторожно водить им по оселку. Его прервали, но он намерен был во что бы то ни стало завершить начатое.
– Я уже описал ту сцену, – проговорил Файф более резким тоном, – и даже не стал скрывать, что Пол, возможно, остался в номере, чтобы приударить за сиделкой. Его манеру ухаживания за женщинами я нахожу совершенно недопустимой. Как я уже говорил, он человек порывистый.
Подушечкой большого пальца Вульф вдумчиво проверял остроту лезвия.
– И почему вы считаете нужным обсуждать примирение Берта с семьей? – спросил Файф.
– Да потому, что вы употребили это слово. – Вульф продолжил затачивать лезвие. – Раз речь идет о примирении, значит, была ссора. Возможно, это не имеет отношения к делу, но то же самое верно в отношении большинства фактов, всплывающих в ходе расследования. Впрочем, все это вполне может подождать до вечера.
Файф хмурился.
– Это давняя история, – буркнул он. Резкий тон уступил место настороженности. – И вероятно, она-то как раз имеет отношение к делу, поскольку частично объясняет позицию Пола. Как и то, полагаю, почему мы так боимся скандала. Для нас пневмония – щекотливая тема. Двадцать лет назад от пневмонии скончался наш отец. Тогда полиция подозревала, что его убили. Да и не только полиция. Он лежал в спальне на первом этаже нашего дома в Маунт-Киско. Дело было в январе. Однажды разразилась сильная метель, а кто-то открыл в его спальне два окна и оставил их распахнутыми на всю ночь. В пять часов утра я застал отца уже мертвым. На полу намело сугробы высотой почти в фут, снег лежал даже на кровати. В ту ночь за отцом присматривала Луиза, но она крепко спала на диване в соседней комнате и ничего не слышала. Полагали, что кто-то подсыпал снотворное в горячий шоколад, который она выпила в полночь, но доказательств не нашли. Окна не были заперты на щеколду, то есть их могли открыть и снаружи. Скорее всего, так и случилось. Мой отец занимался недвижимостью и был довольно жестким дельцом, так что в округе имелись люди, которые… гм… которые недолюбливали его. – Файф опять развел руками. – Как видите, налицо определенное совпадение. К несчастью, мой брат Берт – тогда ему было всего двадцать два года – поссорился с отцом и больше не жил с нами. Он поселился в меблированных комнатах примерно в миле от нашего дома и нашел работу в автомастерской. Полиция сочла, что нашла достаточно улик, чтобы арестовать его за убийство, и дело дошло до суда. Однако улик все же не хватило, и Берта оправдали. Более того, выяснилось, что у него есть алиби. В ту ночь он до двух часов играл в карты со своим приятелем Винсентом Таттлом – тем самым, который позднее женился на нашей сестре, – в комнате Таттла в том же пансионе. Так как метель прекратилась вскоре после двух часов, окна должны были открыть задолго до этого. Во время суда нам – Полу, Луизе и мне – пришлось давать показания, и Берту кое-какие наши слова не понравились, хотя мы говорили только правду и только то, что и так было известно, в частности о его ссоре с отцом. О ней все знали. На следующий же день после оправдательного приговора Берт покинул город, и мы больше не слышали о нем. Ничего за двадцать лет. Вот почему я употребил слово «примирение».
Вульф опустил ножик себе в карман и убрал оселок на место, в ящик стола.
