– Вещь! – подтвердил Пух.
– Помнишь, я тебе говорил вчера, самое смешное, что Он есть? – Фома не улыбался уже.
Пух кивнул.
– А самое стремное – это пристроиться здесь. К нему или к церкви его. Вот так. Как я.
Помолчали. Алексей что-то говорил, но Пух не запомнил. Наконец Фома слегка приобнял Горе, потом Пуха и сказал:
– Все, поезжайте. Я побуду еще здесь. Может, до Пасхи, может, до Рождества. Не звони мне пока, дай подумать…
– Ну а когда позвонить-то? – спросил Пух через паузу.
– Когда… – Фома словно считал в уме.
Пух напряженно ждал.
– Ну, лет через десять, – сказал тот, серьезно сдвинув брови, но в глазах плясали черти.
Пух с Горем не выдержали и захохотали во весь голос. Люди на причале с испугом оборачивались. Фома смеялся с ними.
– Все, пока! Умирать к вам приползу! – Он махнул рукой, и они с Алексеем пошли с причала, сунув руки в карманы и не оборачиваясь.
Горе с Пухом проводили их взглядами и отправились на корму.
На обратном пути качало еще сильнее. Ветер и солнце никак не могли разорвать серую паклю облаков. Короткие куски радуги вспыхивали над островами то тут, то там. И сразу гасли.
* * *
– Привет! Никак протрезвел?
– Ага. Здорово!
– Брелок-то нашел?
– Не-а…
– Как же в темном подъезде ходишь?
– На ощупь.
– А что друзья?
– Фоме присудили четыреста часов исправработ на территории монастыря. Теперь у него Великий пост. Бог миловал. Горе пропился, развелся, возит брата по клиникам, не сдается…
– Ну а ты?
– Работу поменял, учусь теперь у плотника. Лед растает – поедем церковь ремонтировать. Заодно и денег подзаработаем, мастер у меня толковый. А ты как сам?
– Как сала килограмм…
Дикие гуси
маленькая повесть
Светило солнце, и дорога была ровная.
– Ты смотри, что, суки, пишут, а! – раздраженно сказал один егерь другому. – Так… вот… – Он начал читать: – «Снайпер поймал в перекрестье прицела СВД одну из фигурок мечущихся в панике молодых солдат и, не торопясь, выбирал, куда всадить следующую пулю. В голову или все-таки в ногу, чтобы как кошка с мышью поиграть потом еще и с теми, кто будет пытаться вытащить раненого. Что для него какие-то триста метров? Так, баловство! Снайпер взял поправку на ветер и нажал на курок».
Он удивленно посмотрел на второго, ожидая его реакции.
Второй молчал и сосредоточенно глядел на дорогу.
– Какое, на хер, перекрестье? Этот писатель хоть в прицел-то заглядывал? Где он там увидел перекрестье у СВД? – Первый перевел дух и, не дожидаясь ответов на свои риторические вопросы, продолжил: – Ты когда-нибудь мечущихся в панике солдат видел? Пусть даже и молодых?
Второй задумался и отрицательно мотнул головой.
– Я тоже нет. Помнишь, мне солдатик последнюю гранату отдал, когда его увозили?
Второй медленно кивнул, не отводя взгляда от дороги.
– Вы, говорит, товарищ капитан, если что, в плен не сдавайтесь, лучше вместе с ними уе… ться! – продолжал первый и чему-то улыбнулся. – Сам весь в дырках, а за нас переживает, будто мы сдадимся. Не в себе уже был. Зря, что ли, «чехи» орали: «Софринцы – молодцы!» А этот пишет – «в панике», мля! – Первый снова пробежал глазами прочитанные строчки и презрительно сморщился. – «Не торопясь», «всадить»… Пусть бы он, падла, в другом жанре, не торопясь, всаживал! – Он раздражался все больше, хотя голоса и не повышал. – Попробуй-ка попади с трехсот, не на стрельбище ведь!.. «Взял поправку на ветер»! Где он ее взял!? Палец наслюнявил?.. «Нажал на КУРОК»! Что такое курок?! А спусковой крючок тогда что? И где? Ну, бля-я, писатели! Что ты молчишь-то, инвалид?
