Праздник юаньсяо. Старые и новые истории из моей китайской жизни - страница 3

…Вытаскивая себя из лап отсыревшего ядовитого чудища, я семеню вдоль набережной нашей речки… на свидание к первокурсникам.

Знаете, что я вам скажу? Если вы подумываете покончить со всей этой тягомотиной и вам уже почти все равно – попробуйте поучить китайцев. Возможно, дело пойдет быстрее, и вы отправитесь на небеса уже через пару-тройку месяцев. Но также вполне вероятно, что после затраченных ни за что ни про что нечеловеческих усилий вы уже никогда не захотите сдаться…

Когда вы учите, к примеру, русских или немцев, то как будто наливаете воду в пустой сосуд – и он наполняется, ну… или не наполняется, потому что в нем трещина. С китайцами как-то по-другому. Вот ты уже налил половину бочки и вода весело поблескивает там. А в следующую минуту ты заглядываешь – и видишь дно. Видишь, что оно абсолютно сухо. А оттуда, тебе в лицо, поднимаются лишь клубы цветного дыма… Или вылетает пара голубых сорок.

Вчера у тебя эти мерзавцы-первокурсники – все до одного – говорили и мягкое «р», и «твёрдое», и в промежуточной позиции, а уж «л» у них было, как у дикторов петербуржского телевидения – а сегодня, пожалуйста вам, здрасьте, как будто они сговорились, у них опять уже не только «драмвай», но и «драдио», «дрыба» и …Дреция….

И неужели же весь смысл твоей жизни свёлся к тому, чтобы в маленькой долине, пахнущей мокрыми тряпками, как Сизиф тащить русский язык в эту невидимую, но несокрушимую гору (видимая – лишь метафора той, главной), туда – к небесным воротам, где смеются, глядя вниз даосские божества (а громче всех, несомненно, сама Большая Бабушка). Да что им твой русский – китайцам: непобедимым, вечно юным, гуттаперчевым, девятихвостым?

…Двое из трёх, идущих по дороге рядом с тобой, могут быть твоими учителями – сказал Конфуций? И, да, ты соглашаешься, и скрепя сердце, подавив свою гордость, ты учишься у этих двух из трёх, даже у трёх из трёх, у тридцати трёх из трёх, если, конечно, кто-то вообще ещё идёт с тобой по этой дороге. И, чёрт возьми, каждый день ты, как парашютистка, вываливаешься в эту бездну…

Каждое твоё прикосновение к этому миру – миру повседневных человеческих забот и отношений теперь мучительно. Он смеётся над твоей нелепостью, тяжеловесностью, старомодностью и твоей отчаянной, непоправимой наготой. Он обжигает твои протянутые руки, он с трудом проглатывается, он тебя не хочет.

Вот будто бы появляется кто-то в клубах этого дыма, этого огня, этих фимиамов преисподней, кто-то светлый, кто-то новый, кто-то будто бы твой. И ты набрасываешься на него – так, будто он родился на свет, чтобы спасти тебя, и ты душишь его, ты истязаешь его, – а, между тем, может быть, он и сам непрочь немного поспасаться…

И миг, когда ты распадаешься на атомы, находясь на вершине блаженства, не отодрать от следующего – когда он ещё рядом с тобой, такой красавчик, такой ого-го! – со своим кредо и здравыми советами, со своим укладом цивилизованного человека – очень даже помогает, структурирует жизнь – но прямо вот здесь же, на глазах, он трансформируется в какую-то холодную, чуждую, враждебную субстанцию, в истекающий похотью и ложью злой дух. Язык, на котором он говорит с тобой – настолько запредельно чужой, что ты предпочла бы нечленораздельную речь неандертальцев, горячий поток баскских ругательств этому понятному и ничего не выражающему инструменту всеобщего понимания и глобализации.