Ты спутал сюжет, мой принц, это моя, моя должна быть туфелька, ты должен был надеть её мне на точёную ножку… Но ты прижимаешь ботинки к груди, твои сокровища – а я так и остаюсь сидеть верхом на тыкве где-то на полночной улице…
Нам так понравилась их работа, что мы отдаем и вторую пару, я торгуюсь за скидку. Придем за ней уже завтра, хочется в музей.
Но о бронзе – в другой раз, о ботинках – завершающий аккорд.
…Назавтра мы приехали рано, до завтрака. На улице пахло чем-то свежескошенным, незнакомым, а ещё мочой, мясной пищей, жасмином, орехами – а вот и знакомый дух палёной кожи… Дверь была прикрыта, но не заперта. К нам вышла кругленькая женщина, умытая и с макияжем, в белой рубашке. С антресолей (в Китае так часто живут, прямо в мастерских) свешивалась немного заспанная, с голыми плечами, её хриплая подруга, приветливо улыбаясь и помахивая нам рукой.
– Chi fan le ma?9 – спросила меня кругленькая.
– Нет ещё, – я ответила. – Сейчас идем. А вы завтракали?
– Нет, мы как раз собираемся. Давайте с нами, – она приоткрыла занавеску, и я увидела стол, на котором стояла кастрюлька с супом из тофу и тарелка с пирожками-баоцзы.
Вторая активно кивала сверху.
– Спасибо, мы пойдем, – сказали мы, унося очередную красиво упакованную блестящую пару ботинок.
Хотя как хорошо было бы вместе с ними позавтракать!
Я призналась тебе, что влюбилась в них.
– Да, – кивнул ты. – Я тоже impressed10. Бизнес. Эти женщины знают своё дело. Ну пойдем, поищем, где есть кофе и омлет.
…О, Шанхай. Мой покровитель. Мой судья. Расставляющий всё по своим местам. Страшный суд Шанхая, рай исхода…
Я скоро вернусь. Я вернусь, хотя, возможно, ещё и не уехала.
Шанхай – Тайань, 1—4 мая 2017
Каскадный водопад. Стекающая вода покачивает полуотесанные тяжелые валуны. Улица, обсаженная отдавшимися осени платанами… А повыше, у подножия нашей горы – арка ворот «Начало неба», вокруг которой разбежались восхитительные маленькие сосны…
Уже вечереет. Хочется посмотреть на реку. Оставив велосипед, ступаю по мостику. Полувысохшая, речка шумит фантомным шумом, вспоминая свою полнокровную молодость и бурную жизнь. Ивы развеваются на ветру, который пришёл с ледяной вершины горы. Рыбаки – там, внизу, где ручей поглубже, – ежатся, поправляют удочки с красно-зелеными светящимися поплавками.
…И вот уже в полной темноте я захожу в кафе – там ещё звучит голос минувшего дня. Народу хватает – и мне пока ничего не несут. Двое у окна уставились на меня – типичные южане, один худой такой смуглый старик в белом пиджаке и пижонских туфлях, второй помоложе, с бакенбардами по моде семидесятых – и подают знаки. Я лениво киваю в ответ, чтобы снять неловкость. Старик в белом мигом оказывается рядом.
– Э, – обрадованно кричит он своему спутнику, – она совсем ничего не понимает. Настоящая иностранка!
– Я слышу сильный шанхайский акцент.
– Ты откуда приехала? Американка, итальянка?…
– Россия, – говорю я.
– Русская я.
– Что? Нет, я не понял. Страна какая, страна?
– Пушкин, Горький, Чайковский… E luo si11, терпеливо повторяю. – Нет ответа.
– Эйзенштейн, Шостакович. (Хотя последние двое уже точно перебор).
Старик вздыхает:
– Ох, послушай, ты такая красивая… – Я сердито мотаю головой. – Погоди, – говорит прилипала, – погоди отказываться. И спешит уточнить: у меня есть сын. Он сообщает это так торжественно – как будто его сын по меньшей мере Джеки Чан.
