…охъ уже очи спать хотятъ…
…о святой Никола пожалуй избави кашлю кровяного мочи уж нету…
…не клените за ошибки неволей сделаны…
…сести ужинать ли? клюкования съ салом с рыбьим…
На последней фразе Кирилл задумался, подавляя кашель, – а в самом деле, не перекусить ли с устатку? Клюква в рыбьем жиру – блюдо не из самых худых. Да и кисель с молоком стоит в крынке, манит притомившегося писца.
Скрюченные пальцы неловко выпустили прикипевшее к ним перо, подставка с книгой отодвинулась в сторону, ее место заняла миска с клюквой. Кирилл вяло зашевелил губами, черпая скудную ужину. Вкуса он не чувствовал – только жжение в груди усиливалось с каждой проглоченной ложкой.
Прежде чем приняться за кисель, писец сыпанул в него мелкой сушеной травы, размешал и сонно пробормотал:
– Рада бы расти, да сорвали в пути. Рад бы раб Кирилл не болеть, да должен то Господь повелеть. Господи, повели не болеть рабу Кириллу ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через год. Пусть у раба Кирилла болезнь с легких сойдет. Аминь.
Эту траву ему подарила сестра, она же рассказала и целительный заговор. Велела каждый вечер пить питье с целебной травой, причитывая наговор, пообещала, что через некое время все пройдет. Но вот, пока что ничего не проходило…
Да к тому же несколько дней он по рассеянности пропустил.
Отцу Онуфрию Кирилл об этом благоразумно не рассказывал. Сестрица Василиса всем своим премудростям у бабы-яги обучилась, Овдотьи Кузьминишны. Целых десять лет с ней в лесу жила, в чернавках ходила. Кто знает, какому ведьмовству старуха ее научила?
А что скажет отец Онуфрий, услышав, что Кирилл пользует свой кашель чернокнижным заговором, пусть и похожим внешне на молитву, нетрудно догадаться.
Обматерит от всего сердца, да и только-то.
– Эхма, а с князем-то все-таки нехорошо получилось… – пробормотал Кирилл, грустно глядя на недоеденный кисель.
– Да уж, нехорошо, – ответил чей-то злобный голос. – Не то слово. Что ж ты мне устроил-то, Кириллушка, а?!
Писец остолбенел. Голова медленно-медленно повернулась к окну, ложка вывалилась из ослабевших пальцев, где-то под ногами раздалось еле слышное звяканье. Кирилл словно превратился в соляной столп. По нижней губе медленно потекла струйка кровавой мокроты.
– Я-то думал, ты мне друг, – озлобленно процедил стоящий в колеснице Игорь. – А ты… ты… что молчишь, пес смердящий?! Онемел с перепугу, гнида?!
– Он мертв, – равнодушно констатировал Кащей.
Игорь недоверчиво нахмурился, влез в окно, прислушался к биению сердца несчастного писца – так и есть, отсутствует. Подточенный болезнью, утомленный ночным бдением, измученный угрызениями совести, Кирилл при виде князя за окном попросту скончался от страха.
Решил, что обманутый им зять вернулся с того света – за его грешной душой.
– Да как же это?.. – промямлил Игорь, безуспешно пытаясь привести Кирилла в чувство. – Кирька, ты что ж, вправду помер?.. Вот ведь как неладно вышло…
– Разве не этого ты хотел? – послышался холодный голос Кащея.
– Ну… да… но… я… я не то чтобы…
– Теперь уже ничего не изменишь.
Черты Игоря сурово заострились. Он влез обратно в воздушную колесницу и что-то невнятно пробурчал. Кащей стегнул змия вожжами и понесся выше – к княжьему терему.
Василисе Прекрасной этой ночью тоже не спалось. Голову одолевали думы.
Дочка боярина Патрикея сызмальства отличалась недюжинной смекалкой, уступающей лишь ее же честолюбию. Ей едва-едва исполнилось восемь лет, когда она невесть как упросила батюшку отдать ее на обучение к младшей из лесных сестер-ведьм, Овдотье Кузьминишне. Старая баба-яга не то чтобы сильно обрадовалась навязанной нахлебнице, но боярин все же уговорил ведунью приютить упрямую дочку. Подарочек ей преподнес драгоценный, да не один…
