А после смеялась.
Боже, какой изврат.
Как сейчас мне противно. И кажется, что я чувствую выдох мертвого свекра у щеки, который шепчет:
— Гордею повезло с тобой, Цветочек.
Никакой скорби, тоски и печали.
Вот ни капельки.
Хорошо, что помер, урод престарелый. Готова прийти на могилу и плюнуть на нее. Всех вокруг убедил в том, что он милый и пушистый, что он добрый, любящий и заботливый.
И как же меня злит то, что у меня нет сейчас возможности спрятаться за Гордеем, который тоже оказался лжецом.
Мне не найти у него защиты и поддержки.
Почему мы все были такими тупыми и наивными кроликами перед болотной тварью?
Нет смысла распускать сопли.
Встаю.
Через пять минут с папкой, бутылкой с остатками виски и зажигалкой в кармане выхожу на крыльцо дома и торопливо шагаю в сторону дальнего участка сада, на котором в этом году решили выкорчевать старые кусты и деревья. Там сейчас бардак и неделю назад “любимый дедушка” устроил костер с внуками.
Было очень весело сжигать кусты, ветки, пни. Передергиваю плечами, ведь теперь смех, шутки и взгляды свекра воспринимаются иначе. Сейчас мне кажется, что он смотрел на меня липко, оценивающе и улыбался мерзенько.
Сейчас сожгу фотографии и станет легче. Должно стать.
А потом подумаю, как добраться до ноутбука.
Стою перед пепелищем под белой луной. Прижав локтем папку к ребрам, открываю бутылку с виски и делаю один глоток. Он обжигает язык и глотку, и я слышу:
— Только не ори.
— Юра, — цежу я сквозь зубы.
— Меня оставили в гостевом домике отоспаться, — вздыхает Пастухов. — Вместе с водителем, а он, блять, знаешь, чо устроил?
Я молчу и в отчаянии смотрю на луну, умоляя ее, чтобы она ударила Пастухова лунной кувалдой по голове.
— Он храпит, — цыкает Юра.
Я разворачиваюсь к нему.
— Я не вру, — пожимает плечами. В рубашке без пиджака он кажется еще толще. — Храпит громче меня. Это возмутительно. Вот я решил поспать под открытым небом.
— У меня выйдет разбить бутылку о вашу голову? — тихо спрашиваю.
— Сноровка нужна, Лиля, — спокойно отвечает Пастухов. — Серьезна сноровка. Это не так легко, как показывают в фильмах. Ты просишь у меня мастер-класс?
— Я прошу вас уйти.
— Что в папочке? — Юра взгляда не отводит. — Я никому ничего не расскажу. Честное пионерское, Лиля. Что там? Ты эту папку нашла в кабинете Славика, верно? И что там, Лиля?
— Вам не кажется, что это не ваше дело?
— Не мое, конечно, — Юра расплывается в улыбке, — но мне твой свекр не нравился, Лиля. Слишком приличный и правильный. Я бы сказал, вылизанный. Вот я и хочу подтвердить свою тонкую чуйку.
— Но это не помешало вам говорить, какой он был прекрасным человеком.
— А стоило сказать, что мне в его присутствии было не по себе, и наслать гнев сопливых и рыдающих? И я копал под него и ничего не выкопал. И это, — он поднимает палец, — плохой признак. Но, похоже, либо копатели у меня хуевые, либо не в ту сторону копали.
— В папке мои фотографии, — холодно отвечаю я, крепко сжимая бутылку. — В том числе обнаженка, снятая на скрытые камеры в сауне, в душевой кабине.
Молчание, и Юра чешет щеку.
— Вот блять…
— Теперь вы можете идти.
— Вот блять… — повторяет Юра, кривится и передергивается, — Фу, блять… Фу! — замолкает и шепчет. — Не ты фу, Ляль… ну, ты меня поняла…
— Теперь вы уйдете или попросите посмотреть фотографии? — приподнимаю бровь.
— Фу! — Юра опять кривится и оступает. — Лиля, блять! Я вот могу понять оргии, любовниц, сломанные пальцы, вырванные зубы… Но не это. Знаешь, что? Я тоже был влюблен, итить-колотить, в чужую женщину! — повышает голос. — Но не снимал ее на скрытые камеры и не дрочил в уголочке на эти снимки. Я просто ждал своего выхода и жил своей жизнью… Да потом, конечно, были у нас свои сложности, но… вот такого не было.
