Маруська — это кошка, которую взяли котенком, когда Алиса была беременна Гордеем. Она рос вместе с Маруськой, а теперь отказывает нашим детям заводить животных.
— И он к себе никого не подпускал, — Алиса смотрит перед собой. — А тут отец… Боже, дай нам всем сил.
— И я думаю, что Вячеслав не хотел бы, чтобы вы за ним сейчас пошли…
Смотрит на меня, и на ее глазах выступают слезы.
— Он поругается, если вы сбежите к нему от внуков, — сглатываю болючий ком слез.
— Поругается, — Алиса всхлипывает и кидается в мои объятия с женским горестным воем.
На кухню заходит Гордей. Замирает в проеме двери, и Алиса будто чувствует его своим сердцем. Отсраняется от меня, торопливо смахивает слезы и встает:
— Доброе утро, милый…
Гордей кивает.
Она подходит к нему, обнимает и тяжело вздыхает, повторяя свою материнскую мантру:
— Берегите друг друга.
Затем она уходит, немного шаркая ногам по полу:
— Пойду прилягу, а ты помоги Ляле с завтраком. Побудьте вдвоем… Это так важно…
Через пару часов к нам нагрянут мои родители, и будет новый виток скорби в доме, в котором было всегда тепло, уютно и светло.
Поднимаюсь на ноги и плетусь к холодильнику.
Эту ночь мы с Гордеем не спали в одной кровати. Я подремала в детской на неудобной софе, а он на диване в гостиной.
На том диване, на котором Гордей и Вячеслав вечерами смотрели футбол, пили пиво и смеялись.
Я не замечаю, как за своими мыслями я замешиваю жидкое тесто для оладий. Прижожу в себя лишь тогда, когда ставлю на конфорку сковороду, а Гордей все стоит на пороге кухни и молча за мной наблюдает.
Возможно, он, как и я, отключился от реальности, потому что когда я оглядываюсь на него, он моргает и приглаживает волосы.
— Ты уже не спишь, — говорить он.
Я приподнимаю бровь. Точно, потерялся.
— Да, Гордей, уже не сплю, — тихо отвечаю я, помешивая тесто большой деревянной ложкой.
— Петр написал, что они едут.
Петр — это мой папа. Я киваю.
Меня начинает точить чувство вины за то, что я папе вчера вечером ляпнула про измену Гордея. Неужели не могла сдержаться? Или хотя бы отложить этот вопрос? Он сегодня поедет в морг к другу, а я тут своими обидами.
— Папа сказал, что возьмет похороны на себя, — едва слышно отзываюсь я.
Гордей кивает, шарится по карманам и вытаскивает пачку сигарет:
— Пойду покурю.
Задумывается, переводит на меня взгляд, будто в первый раз меня видит, и торопливо выходит, сунув сигарету в зубы.
Почему он все еще здесь? Ему плохо и он не играет роль растерянного мужика, у которого умер отец, а в такие моменты люди плюют на многое и бегут туда, где можно выдохнуть.
Например, к любимой женщине хотя бы на пару часов, но Гордей здесь. Может, сейчас под предлогом выкурить сигарету, он выйдет на улицу и сорвется к той, кто должен быть с ним?
Но он возвращается, пропахший едким дымом сигарет. Молча помогает накрыть на стол, варит кофе.
В какой-то момент я все же беру его за руку, потому что невыносимо быть рядом с человеком, которого ни обнять, ни поцеловать, ни прижаться к его щеке, чтобы выразить взаимность в горе.
— К чему это? — спрашивает он, но руку не вытягивает.
— В каком смысле? — шепчу.
— В таком, — он не отводит взгляда. — Мне этого не надо, если потом мы все равно вернемся к разговору о разводе, Ляль. Вот я о чем.
8. Глава 7. Жестокий вопрос
Гордей высокий и мне приходится приподнять лицо, чтобы посмотреть на него. Я понимаю, чего он от меня ждет. Того, чтобы я отринула сейчас от себя все сомнения, обиды и просто была с ним вопреки всему.
