Предлунные - страница 34

Вскоре из брюха машины вывалился окровавленный мужчина. Какое-то время он пытался ползти, а потом испустил дух.

После этого события Панталекис несколько дней не выглядывал наружу, но в конце концов скука победила страх.

Город выглядел еще более неухоженным, грязным и разрушенным, чем он помнил. В окнах почти не осталось стекол, ржавчина почти полностью сожрала металлические трубы, некоторые из которых полопались, и теперь из них текла окутанная паром вода. Панталекис взглянул вверх, на сеть воздушных мостов, соединявших самые высокие здания, и в ужасе обнаружил, что треть из них отсутствует, а остальные выглядят так, будто вот-вот обрушатся.

Единственное объяснение, которое пришло ему в голову – пока он крепко спал после обезболивающего, над городом пронесся некий ураган, торнадо или нечто в этом роде. А когда он перевел взгляд вниз, на находившуюся под окном площадь, то увидел человека, который стоял наклонившись, словно хотел проверить, хорошо ли зашнурованы его ботинки. Он не двигался с места, и Даниэль лишь через несколько мгновений понял, почему. Мужчина был мертв, а в вертикальном положении его удерживал металлический стержень, пробивший шею; другой его конец торчал в щели между каменными плитами.

Именно тогда у Даниэля пропало всяческое желание смотреть на улицу. Лишь иногда, когда он уже мог подняться, он стоял у окна с закрытыми глазами, наслаждаясь свежим ветром – Саримель жила достаточно высоко, чтобы сюда не доходили испарения умирающего города, наверняка зловонные.

День за днем он убеждал себя, что все будет хорошо, должно быть хорошо; в конце концов, он, Даниэль Панталекис, как-то выкручивался и из куда худших ситуаций, так что справится и на этот раз. Но с каждым днем ему все труднее становилось подавлять нарастающее ощущение кошмара.

Во-первых, в комнате похолодало, стены уже не пульсировали теплом, и Даниэль, весь дрожа, спал под несколькими одеялами. Во-вторых, он заметил, что его постель слегка пахнет гнилью, даже свежая смена, которую принесла Саримель – будто она держала белье в сыром подвале, вместо того чтобы сушить его в более подходящем месте. В-третьих, в традиционном бульоне ощущалась уже не только сладковатая якобы курятина, но и еще какой-то неприятный привкус, будто суп был готов вот-вот прокиснуть.

Раньше он этого не замечал – возможно, потому, что от обезболивающих таблеток притупились обоняние и вкусовые ощущения. Он утешал себя мыслью, что если до сих пор не заболел, то наверняка и дальше ничего с ним не случится – видимо, его организм как-то привык. Однако все это нисколько его не радовало, к тому же в углах золотой комнаты скопились слои пыли, а Саримель ходила в сером от грязи платье, и от нее часто пахло немытым телом.

Даниэль пытался хоть как-то ее понять. Поддерживать чистоту в разрушенном городе наверняка было непросто, но неужели эта женщина не могла хотя бы иногда принять ванну и постирать одежду? Наконец дошло до того, что когда Саримель склонялась над ним, чтобы поправить подушку, Даниэль с отвращением отворачивался и морщил нос.

«Главное – выздороветь, – убеждал он себя. – Когда смогу ходить, найду тех, кто лучше справляется в этих условиях. Наверняка ведь остались те, у кого еще есть горячая вода и доступ к свежей еде».

А потом однажды утром Саримель принесла ему яблоко – большое, красное, сочное. И на вкус оно было превосходным, особенно после не слишком свежего бульона. Даниэль вгрызался в него с наслаждением, не обращая внимания на стекающий по подбородку сок. Он съел почти три четверти – больше не смог, так как яблоко оказалось чересчур велико. Остаток он положил на край кровати, а потом задремал. Часов у него не было, но он мог бы поклясться, что спал не дольше трех-четырех часов.