Но кроме всего он с тоской думал ещё и о том, что если даже «пронесёт», и он с деньгами благополучно доберётся до квартиры Эдика, в которой он с некоторых пор обретается, то проблем меньше не станет. Спокойной жизни после этого можно было не ждать, так как Эдик (тварь, ублюдок, Павлик Морозов, выкидыш!), непременно где-то проговорится, ну, а когда об этих деньгах узнает какая-то часть наркотического сообщества, постоянно безденежная, голодная, хитрая и смышлёная, с богатым набором всяких «прокидок», это может стать бомбой замедленного действия. Мысли многих коллег по цеху начнут работать в этом случае в одном направлении: как прибрать к рукам свалившееся на голову их удачливого товарища «наследство», или в лучшем случае, как подкатиться к нему, чтобы быть некоторое время на халяву при кайфе. Не откидывал он и того, что его могут убить: иллюзий в отношении сообщества он не испытывал. Он окончательно решил, что нужно найти сейчас и здесь временное хранилище, схрон для большей части денег в долларах.
Погружённый в эти мысли, забыв на время про больное колено, он шёл, не останавливаясь, опустив голову, будто знал конечный пункт пути. Вокруг высились немые и тёмные старые пятиэтажки, неожиданно перед ним выросла детская площадка с горкой, качелями и крытой беседкой – он остановился, зашёл в неё, обессиленно присел на скамью и жадно закурил. «Анестезия», наступившая в связи с эмоциональной встряской и ликованием по поводу обретения денег, оказалась кратковременной: ломка, жадная и беспощадная спутница наркомана, вернулась, и с утроенной силой принялась за свою разрушительную работу. Застонав, он прикурил от недокуренной сигареты ещё одну, и раскачиваясь и подрагивая, прошептал: «У меня ощущение, что я уже никогда не смогу встать с этой скамейки. Прикольно будет, если в этой беседке утром найдут мой замёрзший труп, а в карманах кучу денег, которых хватит на мои похороны по высшему разряду в лакированном гробу с бронзовыми застёжками и шикарные поминки. Но реальнее, Макс, совсем другое: санитары радостно прикарманят твои денежки, а тебя кинут в морг рядом с замёрзшими бомжами. Решай проблему, Макс, решай. Надо что-то делать».
Он прикурил от докуренной ещё одну и погрузился в думы, иногда начиная невнятно проговаривать свои мысли вслух.
Максим
К пиву Максим пристрастился лет с двенадцати. Доводилось ему пробовать и водку, и вино. Курить он начал ещё раньше – с одиннадцати, «травку» попробовал в тринадцать. В их дворе на Обводном канале рядом с Лиговским проспектом некоторые ребята начинали курить и раньше. Это было время, когда страну начинало трясти. У руля страны стоял хитрый и скользкий, как угорь, ставропольский комбайнёр с юридическим образованием, коммунист с сатанинской отметиной на лысине Горбачёв. Он с жаром, путая склонения, манил людей «социализмом с человеческим лицом», призывал страну перестроиться. Народ устало пытался, но стройных колон не наблюдалось. Движение масс было вялым и хаотичным, шагали не в ногу, хотя по привычке и голосовали «за». Надвигался раздрай, развал и хаос, ужаса которого никто ещё не мог предвидеть. Думали, что это очередная, начатая сверху ломка устоев, и она незаметно сойдёт, усохнет, как все предыдущие начинания «партии миллионов», а над страной опять будет сиять мирное социалистическое небо в крупную клеточку: сколько их было в стране этих ломок: революция, войны, коллективизация, стахановское движение, борьба с кулачеством, с мещанством, шпиономания, схватка с религией – «опиумом для народа», хрущёвская «кукурузная лихорадка», борьба с врачами-вредителями, космополитами, поднимание целины, борьба со стилягами и прогульщиками, был даже период «разгибания» саксофонов, когда его приравняли к инструменту буржуазной идеологии.
