Один из таких дельцов прошел мимо туков, которых пригнали «барсуки», и, указав мизинцем на вожака группы, сказал:
– Вот этого инвалида я взял бы за двести кредитов…
При этом он так посмотрел на Майка, словно собирался дать ему мелочи на кусок хлеба.
Майк, не зная, что ответить, беспомощно уставился на Гвинета, который лениво произнес:
– Он уже продан, мистер.
– Как продан?! – удивился тот. – Я давно за вами наблюдаю – сюда никто не подходил.
– Мы этих туков по заказу пригнали, а деньги получили вперед, – продолжал врать Гвинет.
– Деньги вперед? – снова удивился покупатель. – Такого здесь не бывает, чтобы деньги вперед давали.
В ответ Гвинет безразлично пожал плечами и отвернулся, показывая, что продолжение разговора его не интересует.
– Эй, парень, ну, может, я дам цену выше! – начал заводиться торговец, не получив с ходу того, чего ему хотелось.
Стоявшие неподалеку гиптуккеры прятали ухмылки, понимая игру, которую вел Гвинет. Покупатель был из южан, а их здесь не любили.
– Я же сказал вам, мистер, что этот бык продан. За него уже заплатили восемьсот монет.
– Восемьсот монет? Да он не стоит и шестисот, этот твой тук! У него шерсть свалянная и рога кривые!
– Ну и оставьте его, мистер, а нам и такой сгодится.
– Да уж пожалуйста, – скривился южанин, – оставайтесь вы со своим туком. – Он сплюнул себе под ноги и, развернувшись, пошел прочь, однако, не сделав и десяти шагов, вернулся.
– Ладно, разбойник, так и быть – плачу семьсот кредитов и забираю твоего быка. Не знаю даже, чем он мне приглянулся. Договорились?
Гвинет вздохнул и, посмотрев в одну, а затем в другую сторону, с сожалением покачал головой:
– Я же сказал – восемьсот монет. К тому же тук уже продан…
– Вот разбойник! – воскликнул южанин, привлекая своим криком других покупателей.
Один из них, худощавый оптовый перекупщик, подошел к предмету торга и, оглядев его с разных сторон, пожал плечами:
– Ты чего это, Липстон, за этого увальня ухватился. Он же без породы – вон смотри, как ноги подгибает и головой все время трясет. Может, он больной уже.
– Ну так и иди своей дорогой, Коддил. Это уже, считай, мой бык, я за него полчаса торгуюсь.
– Что значит твой? – принял вызов худощавый конкурент. – Если я дам цену выше, то и тук будет мой.
– Так ты же сказал, что он больной!
– Ну и что? Может, я его вылечу. – Коддил еще раз обошел вокруг тука, рассматривая его со всех сторон и, похлопав по спине, спокойно сказал:
– Даю тысячу…
Майк заметил, что по лбу внешне спокойного Гвинета катится капля пота. Однако тот поежился, как от холода, и промямлил:
– Хозяин еще не пришел, господа.
– Тысячу сто! – проревел южанин, не слушая Гвинета и глядя только на конкурента.
– Тысячу двести, – спокойно отреагировал худой.
– Тысячу триста! – краснея, как помидор, поднял планку толстяк.
– Полторы тысячи…
Южанин выдержал этот удар и хотел было задрать цену до заоблачных высот, однако голос рассудка все же пробился в его черепную коробку, и толстяк сник, словно проколотый воздушный шарик.
– Ладно. – Он вяло махнул рукой. – Подавись ты этим туком.
Между тем на шум подтянулись новые покупатели и тут же вступили в борьбу за престижного быка. Цена подскочила до двух тысяч, а когда в круг оптовиков пробились еще двое южан, легко преодолела отметку в три тысячи кредитов.
В результате бык ушел за четыре тысячи двести, а дойных самок расхватали в виде утешения те, кто не мог бороться за тука-вожака.
