– С чего ты взял?
– Ты говорил только про куст шиповника.
– Я просто не упомянул про корыто, и все… Ну а если его даже там и не было, значит, режиссер успел поставить… э-э… ладно, неважно. Так вот…
Мишка продолжил говорить, но я перестал его слушать – сам того не желая, я представил вдруг, что почувствовал Стив, как только его голова погрузилась в чуть вязкую, прогорклую тиной воду; если сохраняешь неподвижность в течение долгих дней, все менее, должно быть, готов к тому, что некто в один момент подведет твое состояние к необратимому разрушению, а значит, теряешь те самые свойства, которыми встречает человека обыкновенная, проточная вода: сплоченные капельки жидкости, забирающиеся в ноздри так глубоко, что кажется, будто их источник находится внутри тебя самого, и словно старающиеся промыть каждый коридорчик твоей головы – чуть подсолено и затрудняя дыхание бродящими, мокрыми, эластичными трубочками, как лимфа в узлах, – лимфа, литься, литр, дистиллят… ощущаешь подсознательно, что это не просто слова-результаты человеческой условности, но эта буква – л» – нечто содержащееся изначально во всплесках водной текучести: л-л-л, ли, ля, л-л-л… – первородная жидкая основа, выбулькивающая на плоской прозрачной поверхности…
В стоячей воде ощущения, конечно, иные: буква «л» в ней с налетом песка и тины, а текучесть – осырившаяся торфяная стена, встающая перед твоими ноздрями… Спящая вода теряет всякий энтузиазм к тому, чтобы утопить и берется за тебя будто бы через силу…
Погружение Стива мне представлялось как на замедленном повторе. Он подумал о букве «л», безусловно, – на долю секунды, и обязательно эта буква явилась в его мозг прогорклым паникующим импульсом.
Удушливая осырившаяся стена.
Звезды на небе помутнели и покрылись сизой плеврой.
Тонкими влажными струйками промываешь слезящиеся глаза – стены воды давят тебе на глаза, заставляя их слезиться.
Выдох. Пузырящийся рот исторгает ленивый ураган воздуха, и мелкие внутренние пузырьки его растворяются в звездной плевре.
Выдох… Напряженные скулы и кадык – агония – припухлые зеленые прожилки на теле утопленника…
Но Стив, конечно, не утонул.
– …выбежал на дорогу, а его уже и след простыл… Эй, Макс, ты слушаешь меня?
– Что?
– А твоя мать права – ты и правда умеешь куда-то улетать.
– Что? – повторил я.
– Я спрашиваю, о чем задумался? Тебе неинтересно?
– Очень, очень интересно, я просто… – я замотал головой, как делает человек, не желающий более оставаться наедине со своим сном.
– Все ясно, я же говорю – ты улетел… бывает, – Мишка рассмеялся; приобнял меня, – итак, вор убежал.
– Кажется, поговаривали, что дома грабят несколько человек. Ошиблись, выходит?
– Возможно, и нет. Просто в этот раз был один человек, – Мишка, хитро прищурившись, принялся жать перед лицом пальцы обеих рук – словно бумажку комкал, – остальные были заняты и не смогли составить ему компанию.
Интересно, почувствовал ли Мишка, что я все ж таки немного усомнился в правдивости рассказанной истории?
– Значит, Стив рассказывал это, сидя на периллине, на нашем втором этаже.
– Точно.
– А потом что? Ушел?
– Да, ушел.
– А в чем он был одет?
– Ну как же… в разноцветную рубашку. Он ее распахнул как всегда.
– Нет, я имею в виду штаны. На нем штаны были?
– Ах вот ты про что!..
Мишка прекрасно знал, как я не любил ходить на даче в шортах, – только в штанах (как я уже упоминал, все это вызывало у моей матери жесткое неприятие: она то и дело заставляла меня «подчиниться загару» и «одеться по погоде»). Так что если бы Мишка ответил сейчас, что «Стив сидел на периллине в шортах», – это означало бы, что вся его история чистейшее вранье, главная цель которого, так сказать, «взять меня под контроль» и заставить подчиняться. (Вот как оказывается! Он на стороне моей матери!)
