I
Поначалу эта цивилизованная армия белых пиджаков была всего-навсего тремя тенями, которые, сидя на небольшом, со всех сторон прикрытом пальмовыми веерами мраморном балкончике, за отсутствием перспективы то и дело становились частью друг друга и образовывали самые фантастические фигуры; эти изменчивые, нарождающиеся движения чем-то походили на движения пламени, угнетаемого ветром. Один раз тени сложились в нечто, напоминавшее мельничные крылья; сильно наклоненные назад, к парапету, они, казалось, готовы были вспарить и, удлиняясь от ветра, начать перемалывать необъятную морскую пустыню; близость ее угадывалась отсюда изумрудными отражениями-зайчиками, которые, снуя между талыми облаками, превращали их в горячую пуншевую пену.
Три тени, совещавшиеся друг с другом вполголоса, – можно было уловить только обрывки фраз.
– Знаете, что напоминает мне рулетка?.. Треск рулетки… трик-трак… тик-так… У меня, кстати, новый крупье… Джон…
– Давно он?..
– Две недели… Время… Сегодня будут ставить только на черные… ха-ха… время ставить на черные…
Такие невозмутимые голоса – точно беседуют те три черепахи, на которых в глубокой древности покоилось все мироздание; до самой крайней степени убежденные в незыблемости человеческих представлений, они слишком поздно осознали свой распад на огромное количество религиозных конфессий – слишком поздно, но и немудрено было не заметить его раньше – разве могли они предположить, что когда нищий рыбак в отрепьях и соломенной шляпе – всего-то одна единственная земная песчинка! – вылавливает из морской пучины несколько мелких рыбешек – это и есть начало того самого распада-катастрофы.
Между тем, движения правой тени становились все более человеческими – то и дело взмывавшая вверх рука описывала в воздухе полукружные музыкальные четверти; и вот уже она точно ножом разрывается на запястье четырехконечным отблеском, рубиновым с топазом, – движущийся солнечный диск, невидимый отсюда и теперь, занял особое положение, так что преломленные лучи совпали с направлением взгляда. Свет вспыхнул… и никак не хотел увядать, а напротив, уплотняясь и набирая форму, превратился в пурпурный, словно бархатом подернутый циферблат с тонкими золочеными стрелками. Тень руки, опустившись вниз, легла на успевший уже выделиться и обрести твердую форму маленький вечерний столик, – но и на сей раз «не утратила» часов.
Что такое? Я слышу знакомую музыку – таинственные тональности тропического металлофона. Тун-тун-тун, тун-тан, тун-тун-тун-тун, тун-тан-тун… Midnight heat? Да, я почти уверен.
Полукружные музыкальные четверти? Нет, что-то не то…
Эй!!.. Откуда здесь эта музыка? Она иногда появляется перед заставкой фильма.
– Эй, Максим… проснись…
Откуда она здесь?
– Часы… взгляни на время… ВРЕМЯ…
Музыка уплотняется так же, как часы… часы…
– Время! Максим, ну вставай уже!.. Ты просил тебя разбудить. Потом сам будешь на меня злиться, что я…
Она нарастает, заглушая до боли знакомый голос, едва ли уже не кричит.
Фильм пошел. Я что-то пропустил?! Нет, я не хочу. Не хочу пропустить ни единого кадра…
…Своей жизни.
Я вскидываю голову…
II
…и чуть не ударяюсь о склоненную голову матери.
Мать и до этого часто будила меня, но никогда еще после сна передо мной не всплывало ее лицо именно так – чтобы я мог разглядеть каждую черточку.
Куда подевалась плетеная сумка? – шепчут мне остатки сновидческой логики.
