– Я вас все время звал. Почему вы не отвечали? Голос пропал, во рту пересохло? – осведомился Лукаев, когда сторож, отряхивая колени, шагнул на дорогу.
Вид у Перфильева был скучающим.
– Я увлекся… немного, – Перфильев снова сделал ударение на последнее слово и все продолжал отряхиваться.
– Увлеклись?
– Пустяки, – отмахнулся Перфильев, и не желая отвечать на вопросы, но все же удостоил Лукаева важным извещением:
– Там никого нет, только зря время потеряли. Но я и не рассчитывал на успех… Думаю, теперь можно чайку попить. Вы приглашали меня, кажется?
IV
– В следующем месяце собираюсь нанять ребят – делать пристройку к дому. Двухэтажную. Получается так, что и не пристройка, а целый дом. А это… – Лукаев обвел рукой комнату, – как раз пристройкой станет. Я тут площадку освободил на улице… когда выпалывал траву, нашел, между прочим, казенный гребень – скольких я напричесывал им в свое время в морге. И не сосчитать! А потом на тебе, исчез, потерялся. Мне вставили по полной – советская власть все блюла, кому, как ни нам, это знать лучше, – но я так его и не нашел. Как гребень здесь очутился, ума ни приложу. За сто километров, представляете? Видно, я сунул по случайности в карман на работе, а потом еще и на дачу отвез. Черт знает, какие чудеса… – Лукаев пожимал плечами, качал головой, – нате-ка ложку… а впрочем, я сам лучше… настоящий английский чай.
– Да, вы говорили, – Перфильев кивнул.
– Сейчас я ну-ка… – согнувшись в три погибели, Лукаев принялся отжимать чайные пакетики – сначала над чашкой Перфильева, затем над своей, – потом спитой чай сделаю и в гриб солью.
– Куда?
– Чайный гриб. Не слыхали никогда? – Лукаев указал на двухлитровую банку, стоявшую под зеркалом, в углу стола, с оранжевой жидкостью, на поверхности которой плавало нечто, с одной стороны действительно походившее на шляпу гриба, толстую и слоистую, с другой же имевшее некоторое сходство с медузой.
– Слыхал, – вяло отозвался Перфильев.
– Чрезвычайно для желудка полезен. Чрезвычайно… Если он, конечно, есть у вас, – Лукаев подмигнул, – а то у старшего поколения – особенно у нас, у стариков – ничего теперь нет – все государство отобрало.
– Что?..
– С другой стороны, в этом есть множество плюсов, – Лукаев заговорщически наклонился к уху Перфильева, – моя жена так ведь и не смогла меня отравить… ладно, – он откашлялся, – не хотите попробовать?
– Нет, большое спасибо.
– Ну, как знаете.
Лысина старика так сверкала от косых солнечных лучей, бивших в окно, что Перфильеву все время приходилось смотреть по сторонам, но было в этом и множество плюсов.
Перфильев рассмотрел фарфоровую вазу (в которой, помимо всевозможных болтов, гаек и гвоздей, еще лежала высохшая чесночная головка); чуть позже не меньшим вниманием, чем эту вазу, сторож удостоил и большой плоскоэкранный телевизор, японский, в другом конце комнаты. (Старый «Рубин» стоял тут же рядом, на полу).
«Стоп, а это откуда?..» – взгляд сторожа остановился на небольшом газовом баллоне, стоявшем возле кровати. Точно такого же типа он видел недавно в доме Лешки-электрика.
«Неужели ж стащил? Да, точно… и зачем он только ему понадобился! Идиот…»
Наблюдения Перфильева хоть как-то еще помогали отвлечься от невыносимой жары, воцарившейся в комнате, – все дело в том, что пару дней назад у Лукаева сломалась газовая плита, и за неимением более простой электрической плитки пришлось для подогрева чая растопить буржуйку. Сторож попросил открыть окно.
