Прекрасней всех на свете - страница 6

В Эосе, практически все жители с самого рождения привыкают к виду и запаху крови. Это вроде как стало заурядным явлением и никого не смущает. Привычный, слегка «металлический» аромат, царил абсолютно везде, как будто кто-то постоянно потирал медную монетку у тебя под носом. От улиц и переулков до самых укромных мест любого дома, скрываться бессмысленно. Этот запах становится естественным для каждого уже в первые годы жизни и не покидает до самой фабрики, куда суждено попасть после смерти. Уже примерно лет двести, или чуть больше, в мире запрещено хоронить людей в земле или сжигать трупы, да и вообще хоть как-то избавляться от тела. Это одно из самых главных правил общества и нарушать его нельзя никому, под угрозой самому стать трупом. Дело вовсе не в том, что для устаревших кладбищ больше нет места. В современном мире человек это главный ресурс как при жизни, так и после смети. Тело умершего, а именно мясо, кости, вся его органика и особенно драгоценная кровь – важнейший и очень ценный компонент объединенного человечества. Умершего необходимо в особой форме преподносить в специальные церемониальные точки приема, либо вызывать таких вот «милых» людей как я, чтобы упаковать труп и отвезти сразу на фабрику. Фабрику, где кроведобыча уже не просто ритуал, который, как правило, видят простые люди, а основа для всей экономики города. Здесь производят пентаморфов, ботов, транспорт и даже бытовую технику, которая, как и все остальное, имеет в своем основании гемоблок, питающий переработанной кровью умные машины. Одним словом, там где есть цивилизация, всегда пахнет кровью.

Разглядев в толпе несуразный силуэт толкающий тележку с моими пентаморфами, я быстрым шагом и с тяжелым сердцем пошел следом исполнять свои обязанности, которые похоже становились весомой частью моей жизни.

Проносящиеся мимо люди в напяленных грязных робах напоминали мне об отце. Он мечтал, чтобы я безукоризненно выполнял любую работу для церкви, тем самым становясь угодным Богине-Матери. Я не мог избавиться от гнетущего чувства кровной близости с ним, его волей, его судьбой, оно преследовало меня последние пару лет. В сердце я всегда старался не осуждать его, но это желание омрачалось его сверхравнодушием к моей свободе.

Свернув в один из коридоров и покинув сортировочный цех, мне стало чуть легче дышать, вокруг уже не было такого количества бегающих перед глазами балахонов, стука тележек и луж пролитой крови. Как будто я свернул на небольшую улицу с ежегодной ярмарки на центральной площади, подальше от всех памятников и торговцев их копиями. Пока мы шли в морг, а точнее пока мне приходилось догонять этого на удивление шустрого и толстого санитара, я обратил внимание на то, как выглядит фабрика изнутри.

Под ногами весь пол был выложен металлической плиткой, темного синего морского оттенка, на котором то исчезали яркие разноцветные линии, то появлялись вновь. Одна лишь светло фиолетовая полоска, запрограммированная под нашей тележкой, неизменно вела нас в глубь этого мрачного церковного предприятия. На дверях, мелькавших мимо, отсутствовали таблички и вообще какие-либо номера, они плавно сливались с такими же однотонными, глянцевыми стенами печально-черного цвета. Несмотря ни на что, в коридорах было на удивление чисто, боты чистильщики успевали протирать их куда эффективнее своих коллег из центрального холла. Все окружение этого места, как только я переступил порог фабрики, наполняло неуловимым чувством, словно соприкасаешься с чем-то мистическим и в то же время родным, тем, что всегда было внутри и сопровождало всю жизнь. Это пугало и завораживало.