– Я раскаиваюсь в своем намерении. Но Ваше Святейшество, я же не совершил никакого преступления! Меня накажут за то, чего я не делал?
– Ты виновен и мыслью, и делом, – быстро проговорил Аятолла, – Намерения и действия – по сути одно и то же. Все преступления рождаются в уме, сперва как помыслы. Если мы окормляем их, они перерастают в намерения. Последняя стадия приходит сама собой. Аллах видит все. Ты собирался снять проститутку, и за это ты должен понести наказание. Я посылаю тебя в Балбак на шестьдесят дней, и там ты получишь возможность научиться жить, думать и вести себя так, как будет полезно для нашего общества.
Два гвардейца заковали меня в наручники и вернули в камеру. Рамин стоял за своей решеткой, очевидно, дожидаясь меня, чтобы поговорить. Но мне хотелось побыть в тишине. Я не желал слышать свой собственный голос. Не в силах принять свою судьбу, убитый горем, я опустился на пропахший мочой матрац. Я завернулся в одеяло, уткнулся в стену и заснул.
Я сидел в темном углу камеры и полузакрытыми глазами следил за бледными лучами октябрьского солнца, ползущими по серым стенам. Вскоре тонкая полоска света проникла в камеру и заструилась по полу. Она все расширялась, и тени от предметов сливались в полукруги. Свет падал на металлическую раму кровати, клочки журнала и пустую сигаретную пачку на полу. В скважине повернулся ключ, дверь отворилась, послышались шаги. Гвардеец заглянул ко мне в камеру, передал чашку чая и бутерброд с сыром. Он посмотрел на противоположную камеру и бросил:
– Просыпайся. Пора.
Рамин не шевелился. Он завернулся в одеяло по самые уши.
– Я сказал, просыпайся, мразь! – закричал гвардеец и пнул дверь. – Хорошо устроился, что ли?
Рамин поднялся и осмотрелся. Он зевнул, потер лицо ладонями и медленно выполз из своей постели. Гвардеец отдал ему завтрак. Перед уходом он рявкнул, чтоб мы готовились идти.
Мы с Рамином смотрели через заднюю дверцу тюремного фургона на переполненные дороги, покуда нас увозили прочь. Ездить по улицам Тегерана никогда не было скучно. Город походил на огромную выставку с лабиринтом галерей. Все улицы были покрыты гротескными, яркими картинами, портретами, цитатами и слоганами. На фасаде банка Мелли был изображен Дядя Сэм с его знакомой дьявольской ухмылкой, кровь капала с его длинных когтей, в руках он держал сумку, наполненную детскими черепами. Под картиной было написано:
«Смерть Америке, Великому Сатане. Смерть Израилю, Малому Сатане».
На другой картине был нарисован басидж, доброволец-смертник. На нем был пояс со взрывчаткой, его большой палец лежал на кнопке, он бежал в здание с американским флагом, висящим над входом. Текст под картиной гласил:
«Наша цель – умереть во имя Аллаха. Если мы убиваем или умираем, мы попадаем в рай как мученики. Наши враги попадают в ад».
С высокого здания Министерства образования бесстрастно и решительно смотрел Аятолла Хомейни. Под портретом было напечатано одно из его известных изречений:
«Израиль – раковая опухоль, которая должна быть стерта с лица земли. Все американцы должны быть убиты, а их страна – уничтожена. Такова воля Аллаха».
Это не были произведения настоящих художников, которые хотели выразить свои мысли и чувства. Их создало Министерство исламской ориентации, машина пропаганды режима. Они отдали приказ, они профинансировали создание таких рисунков, их целью было продвижение ценностей Джихада, сопротивление влиянию западной культуры в нашем обществе. У картин не было ничего общего с историей Персии, с традициями, они были вратами в идеальный мир с точки зрения исламских фундаменталистов, канал передачи тайных мыслей Аятолл, интерпретация их понимания жизни, предназначения человека, рая, вечности, вызов всему западному миру.
