Траппер не дал своим товарищам раздумывать: говоря это, он потянул их за собой в высокую – чуть ли не в рост человека – заросль. К счастью, старый охотник сохранил еще острое зрение и слух и не утратил своей былой быстроты и решимости. Едва они все трое пригнулись к земле, как раздались три так хорошо им знакомых коротких раската – три выстрела из кентуккийских ружей, – и тотчас же в опасной близости от их голов прожужжал свинец.
– Неплохо, молодцы! Неплохо, старик! – прошептал Поль. Ни опасность, ни трудное положение не могли, казалось, окончательно подавить в нем бодрость духа. – Залп такой, что лучшего не пожелаешь услышать, когда ты сам под дулом. Что скажешь, траппер? Похоже, начинается трехсторонняя война! Послать и мне в них свинец?
– Нет! Отвечать, так не свинцом, а разумным словом, – поспешил остановить его старик, – или вы оба погибли.
– Не уверен я, что добьюсь большего, если дам говорить своему языку, а не ружью, – сказал Поль скорее зло, чем шутливо.
– Ради бога, тише. Еще услышат! – вмешалась Эллен. – Уходи, Поль, уходи! Теперь ты можешь спокойно оставить меня. – Раздалось несколько выстрелов, пули падали все ближе, и она умолкла – не так со страху, как ради осторожности.
– Пора положить этому конец, – сказал траппер и поднялся во весь рост с достоинством человека, думающего только о взятой на себя задаче. – Не знаю, дети, почему вам приходится опасаться тех, кого вы должны бы любить и чтить, но, так или иначе, нужно спасать вашу жизнь. Протянуть на несколько часов больше или меньше – какая разница для того, чей век насчитывает так много дней? Поэтому я выйду им навстречу. Путь перед вами свободен на все четыре стороны. Пользуйтесь, покуда можно и как вам будет угодно. Дай вам бог побольше счастья, вы заслуживаете его!
Траппер не стал ждать ответа и смело зашагал вниз по склону в сторону лагеря ровным шагом, не позволяя себе ни ускорить его, ни со страху замедлить. Свет месяца в эту минуту упал на его высокую, худую фигуру, так что переселенцы должны были его увидеть. Но, не смутившись этим неблагоприятным обстоятельством, старик твердо и безмолвно продолжал свой путь прямо на лесок, пока не услышал грозный оклик:
– Кто идет – друг или враг?
– Друг! – был ответ. – Человек, проживший слишком долго, чтобы омрачать остаток жизни ссорами.
– Но не так долго, чтобы забыть хитрые уловки своих юных лет, – сказал Ишмаэл и, чтобы встретиться с траппером лицом к лицу, вышел из-за низкого куста. – Старик, ты навел на нас свору краснокожих чертей и завтра пойдешь получать свою долю добычи.
– Что у тебя забрали? – спокойно спросил траппер.
– Восемь лучших кобыл, какие только ходили в упряжке, да еще жеребенка – ему цена тридцать мексиканских золотых с головой испанского короля. А жене не оставили ни одной хотя бы самой захудалой скотинки – ни коровы, ни овцы. Свиньи, даром что хромоногие, и те, поди, роют рылом прерию. Скажи мне, старик, – добавил он, стукнув прикладом по твердой земле с такой силой, что легко мог бы устрашить человека менее стойкого, чем траппер, – сколько из моих животных придется на твою долю?
– До лошадей я не жаден и не ездил на них никогда, хоть и мало кто больше моего странствовал по широким просторам Америки, как ни стар и ни слаб я на вид. Но мало пользы от коня среди гор и лесов Йорка – то есть того Йорка, каким он был: ныне он, боюсь, совсем не тот. А что до шерсти и коровьего молока – это женское дело. Степные звери доставляют мне пищу и одежду. По мне, нет лучшей одежды, чем из оленьих шкур, ни мяса вкусней, чем оленина.
