Прервавшиеся начинания - страница 7

На рассвете состояние опьянения от лекарства закончилось. Ли спал сидя. Я попыталась встать, но потеряла сознание от боли. Теперь мы знали, что это было больше, чем просто выкидыш, и эмоциональная энергия оплакивания нашего потерянного ребенка была перенаправлена в другое русло. Нашей новой целью было физическое выживание, потому что боль усиливалась и я начала задыхаться.

Следующим звуком, который я услышала, был вой сирены «скорой помощи», которую вызвал Ли. Ли кричал, чтобы они пошевеливались и не дали мне умереть. Я снова потеряла сознание. Каждый ухаб на дороге отдавался у меня в области таза.

Врачи бегом занесли меня в отделение экстренной помощи. Послышались голоса: «У нее шок!» А затем наступила темнота. У меня пред глазами, окутанные белой клубящейся дымкой, стояли мои двоюродные бабушки Молли и Нэл, обе умершие, когда я еще училась в старших классах школы. Они улыбались. Меня это не пугало. Я думала, что они протянут мне руки, но вместо этого они лишь посмотрели на меня и ушли. Я проснулась в послеоперационной палате, а Ли шептал мне на ухо: «Не умирай, Дуби (прозвище, которое он мне дал), не надо, Дуби».

Когда я наконец пришла в сознание, мы оба испытали такое облегчение, оттого что я выжила, что мы были за несколько световых лет от того, чтобы оплакивать потерянную беременность. Вскоре мы узнали, что у нас была внематочная беременность – состояние, при котором оплодотворенная яйцеклетка прикрепляется вне матки. В моем случае это состояние не было своевременно диагностировано, результатом чего стал разрыв маточной трубы.

Мысль о том, что я могла умереть, повергла Ли в ужас. Он рассказал, что терапевт предупредил его перед моей операцией, что я нахожусь в тяжелом состоянии и могу погибнуть. После этого происшествия еще несколько месяцев у него был застывший взгляд. Я была благодарна, что осталась жива, и испытывала новое глубокое ощущение смысла жизни. И хотя я по-настоящему переживала это чувство духовного роста, я похоронила свое горе на несколько месяцев – здоровое состояние, учитывая, что должно было наступить хотя бы физическое выздоровление.

Пребывание в больнице было кошмаром. Никто не говорил со мной о том, что случилось. Сотрудники больницы старались не заходить в мою палату, если только мне не требовалась физическая помощь. Я знала, что само мое присутствие затрагивало неразрешенные эмоции, особенно среди сестер. Дважды, когда я звонила, чтобы мне ночью принесли одеяло, мне говорили, чтобы я перестала беспокоить их с этими одеялами, потому что их нет. Во второй раз, когда я спросила, не может ли кто-то сходить на другой этаж в поисках лишнего одеяла, мне предложили встать и одеться, раз уж мне так холодно. Я так и сделала, и на следующее утро сестра накричала на меня за то, что я лежу в постели в одежде.

После этого я поняла, что лучше будет лежать дома, поэтому я выписалась из больницы и отправилась домой с Ли, который уложил меня у печки, завернув в спальные мешки. Единственное возражение против моей выписки из больницы исходило от моего терапевта, который был обеспокоен, что у меня до сих пор не было стула. Я уверила его, что, если у меня случится запор, он узнает об этом первым.

Теперь мне ясно, что и Ли, и я были в состоянии глубокого шока. В попытке успокоить свои эмоции на следующей неделе мы вернулись к обычному расписанию занятий. Никто из нас не мог нормально оценить мое физическое состояние, поэтому мы, можно сказать, его игнорировали. Однако у горюющего тела есть безжалостный способ сделать так, чтобы его услышали. Хотя я каким-то образом умудрялась функционировать в течение трех месяцев после операции, у меня развилась страшная анемия вкупе с мононуклеозом. Проблемы с кровью вынудили меня пропустить шесть недель занятий. К счастью, преподаватели разрешали мне выполнить необходимые для выпуска задания дома.