На этом берегу купающихся нет. Мы уселись на траву возле ивы.
– Ты там купался? – спросила она.
– Пару раз. А что?
– Ты мог там задержаться?
– Если бы захотел.
Она улыбнулась:
– Ты спешил? Из-за меня?
Я молча склонил голову, глядя ей в глаза и не улыбаясь. Ее лицо было совсем рядом. Оно было красным – но может быть, от солнца: на лбу у нее несколько капелек пота, – я вытер их ладонью.
– Знаешь, а ты неплохо сложен, – говорит она и, как на том берегу, снова касается моего плеча. И тогда я крепко обнял ее, прижал к себе:
– Оля! Олечка! – голова пошла кругом: исступленно стал целовать ее. Шею, плечи…
Нет, грудь не целовал – она тихо сказала:
– Пусти. Не надо: а то я сейчас расплачусь.
И я сразу опомнился. Отошел к дереву, встал спиной к ней. Сердце бешено колотилось. Я готов был убить себя.
И вдруг почувствовал, как она прижалась лицом к моей спине:
– Не пугай меня больше, слышишь? Ну, зачем ты так?
Я повернулся к ней:
– Прости! Я…
– Не надо. Успокойся!
– Я…
– Да, я знаю. Знаю.
Я сразу прыгнул в воду и нырнул: вода успокоила меня. Плыл под водой, сколько можно было, и когда вынырнул, она сразу поплыла следом. На обратном пути я все-таки в какой-то момент растерялся. Она видимо заподозрила это:
– Помочь?
Я отрицательно мотнул головой: если взять себя в руки, все будет нормально. Старался дышать спокойно и не суетиться без толку. Главное, не паниковать – осталось немного.
Берег был уже близко. Попробовал достать дно, но было еще глубоко. Еще метров десять, и я встал на ноги. Уф!
Мы вылезли и улеглись на песке. Солнце хорошо припекало.
– Оля, – сказал я ей, – ты – очень хорошая.
– Очень?
– Да. Ты самая лучшая.
– Я знаю. А ты – глупый.
– Да еще какой!
– Ты – самый, самый глупый.
– Правда?
– Нет! – она засмеялась и легонько пожала мне пальцы. – Мы оба глупые.
Но я чувствовал, что мне еще трудно говорить с ней как будто ничего не случилось. Задымил, потом схватил аппарат, стал снимать ее.
Снова залезли в воду. Далеко на этот раз не заплывали. Потом я нырнул несколько раз и, выскочив, стал снимать ее в воде. А она никак не хотела вылезать: пришлось крикнуть, что есть уже хочется.
Вверху, за кустами, сразу небольшая поляна, а за ней уже начинается настоящий лес. Вошли в него, а минут через десять вышли еще на одну поляну, заросшую золотыми купавками. Я начал их собирать.
– Зачем? Желтый цвет – к измене.
– Разве? Желтый цвет – самый радостный. Ты, оказывается, суеверная.
– Жутко!
Я бросил сорванные цветы:
– Сыро здесь. Пойдем дальше.
Расположились мы на третьей, совсем крохотной полянке. Она расстелила салфетку и разложила все, я открыл консервы, откупорил бутылку. Рислинг налили в кружки, – он приятно горчил. Как всегда на воздухе, все казалось необыкновенно вкусным.
Я отяжелел. Достал сигарету и задымил, привалясь спиной к дереву. Она собирала остатки еды и, завернув, засовывала в портфель.
– Половина осталась. Куда мы столько набрали?
– Потом съедим. Брось – не суетись, отдохни лучше: успеем убрать.
Оля села рядышком.
– Тебе нравится здесь?
– Да. Тихо как!
– Наелся?
– Даже чересчур! Аж в сон клонит.
– Клади сюда ко мне голову и спи.
Я положил голову ей на колени, закрыл глаза, – но не заснул.
– Феликс!
– А?
– Тебе хорошо со мной?
– Да: удивительно!
Она наклонилась ко мне – и вдруг начала что-то рассматривать.
– Феликс!
– Да?
– Ты знаешь: а у тебя – седой волос. А вот еще.
– Ну, и что? Пора.
– Тоже мне старик нашелся! Сколько тебе годков?
