Было старику сейчас восемьдесят девять, однако именно к нему сюда приезжали учиться удару и стратегии игры не только со всего Гариваса, но и из Штатов, Бразилии, Чили.
Он жил игрой, зарабатывал хорошо, все деньги тратил на своего единственного внука Пепе, тридцатилетнего хлыща; больше у старика никого на свете не осталось. Пепе работал в баре «Эль Бодегон», щипал гитару, мечтал о карьере актера; старик Рамирес отправлял его в Мексику на съемки, пробоваться; все было хорошо, пока парню не надо было выходить на площадку под юпитеры, – он цепенел, двигался, как робот на батарейках; старик хотел было пристрастить его к бильярду, но внук ответил: «Вьехо[3], тут надо считать и думать, а мне скучно, я хочу просто-напросто жить».
Именно Рамирес научил Санчеса, когда тот был еще лейтенантом, хитрости оттяжки шара на дальний борт, умению прятать от противника тяжелый костяной «свояк», словом, стратегии этой мудрой, рискованной игры; поэтому и сейчас, когда полковник приезжал в полутемный зал, где низкие старомодные абажуры высвечивали изумрудное поле столов, старик по-прежнему называл его Малышом и грубо бранил за плохие удары.
– Хочешь похитрить? – спросил он, подавая Санчесу кий с монограммой. – Устал?
– Немного, – ответил Санчес, – ты, как всегда, прав, дорогой Бейлис.
(Рамирес однажды рассказал ему про русского мастера Николу Березина, который обыгрывал всех подряд; его звали Бейлис, потому что в Киеве он играл так рискованно, что продулся до нитки, сделал последнюю ставку на свой костюм и его просадил; профессионалы собрали ему деньги на пиджак и брюки; в Киеве тогда шел процесс Бейлиса, обвинявшегося черносотенцами в ритуальном убийстве русского мальчика. Тому тоже собирали деньги по «подписным листам»; с тех пор Березина звали Бейлисом, и Санчесу очень понравилась эта история. Рамирес вообще был напичкан всякого рода историями. Санчес слушал его завороженно. «Ты очень хороший человек, Малыш, – сказал ему как-то Рамирес, – ты умеешь слушать. А это большая редкость в наш век – хороший человек на посту премьера».)
– Сколько даешь форы, вьехо? – спросил Санчес.
– И не стыдно тебе брать у старика фору, Малыш?
– Совсем не стыдно, потому что ты играешь в десять раз лучше меня.
– В семь. В семь, а не в десять. Наша партия будет стоить десять песо, о’кей?
– О’кей.
– Я дам тебе десять очков форы, сынок, и этого достаточно, ты стал классным игроком…
Рамирес легко подкатил шар к пирамиде, еще раз помазал кий синим мелком и сказал:
– Ну, давай…
Санчес, чуть тронув «своим» пирамиду, спросил:
– Сильно меня ругают твои аристократические гости?
– Достается, – ответил Рамирес. – Я попробую сыграть пятерку от двух бортов в угол, Малыш. – Он мастерски положил шар. – Но тебя ругают слишком зло, значит, наступаешь кому-то на пятки. Надо ли так резко? Может, как я учу тебя на пирамиде, не стоит особенно торопиться? Начнешь свои реформы попозже, когда люди поверят, что это не есть насилие во имя насилия, а принуждение для их же блага. Десятку к себе в угол.
Наблюдая за тем, как Рамирес собирался перед ударом, Санчес ответил:
– Ты прав, нужно уметь ждать, но еще страшнее опоздать. И потом, те, которым мы наступаем на пятки, имеют возможность посещать этот прекрасный клуб, а девяносто пять процентов нашего народа и не знают, что даже днем, в жару здесь можно отдыхать при температуре двадцать градусов, когда жужжит кондиционер и ты вправе вызвать чико, который принесет виски со льдом, или раздеться и залезть в мраморный бассейн… Если бы хоть четверть нашего населения жила в мало-мальски сносных условиях, вьехо, можно было бы погодить, но, когда нищенствует большинство, приходится наступать на пятки тем, кого не волнует судьба сограждан…
