Если же судить о происходящем беспристрастно, то следовало признать лишь то, что градус их разговора постепенно повышался, и надо было бы быть глухим, чтобы не расслышать фрагменты этого диалога.
Гастон прекрасно различал оба голоса, которые иногда чередовались, а иногда также и смешивались в общий хор. Голос Джулии был тёплый, очень женственный, а баритон польского графа – серьёзный, едкий, неритмичный.
А, если говорить серьёзно, в это время в салоне мадам д’Орсо разыгрывалась настоящая драма. Джулия пыталась превратить её оперетту, но разъярённый поляк толкал её во тьму дьявольских страстей.
– Это бесчестно! – кричал славянин.
– Обойдёмся без грубых слов, – вокализировала французская дива.
– Значит, вы хотите, чтобы я убил себя!
– Вы хотите покончить с собой из-за женщины?
– Да… если я её обожаю… и не могу жить без неё.
И после этих взрывов эмоций следующий куплет разговора опускался на тон ниже. Очевидно, граф, переходя на минорный лад, пытался умиротворить неумолимую даму полусвета, которая ему отвечала отказами под сурдинку.
В результате Гастону пришлось испытывать на себе разнообразные пытки. Когда дуэт поднимался до высоких и резких нот, он останавливался в четырёх шагах от дверей и с трудом сдерживался, чтобы не выйти на сцену и не выбросить этого наглого иностранца на мостовую, поляка, требовавшего от Джулии, чтобы она за ним последовала в какие-то затерянные, богом забытые страны, где обычно на помойке заканчивают свою жизнь подобные неудачники. Порядочный человек не позволяет себе грубо обращаться с фрегатом, который плавал под его флагом, и когда их речитатив возвращался в нежные и тихие ноты, Гастон злился на себя за то, что оказался в такой смешной ситуации.
– Зато теперь, – ворчал он, чтобы успокоиться, – я радикально излечился от своей любви.
Впрочем, ситуация стала усложняться, так как, судя по всему, развязка не могла заставить себя долго ждать, и действительно, финал стремительно наступал. Джулия не любила длинных сцен, и стала делать купюры в своих театральных репликах.
– Значит, – продолжил Голимин низким голосом, – вы отказываетесь уехать со мной?
– Это вполне решено, мой дорогой, – спело сопрано. И затем последовала фермата3, – Позже вы меня поблагодарите за это.
– Нет, это невозможно, потому что вы никогда больше не увидите меня живым.
– Опять! Вы чересчур много говорите о смерти. И вопреки вашим зловещим речам, ещё раз повторю: «До свидания… через три или четыре года… когда вы найдёте другое золотое дно в Калифорнии… или в других странах… то тогда…»
– Вы присоединитесь к вашему любовнику, – загремел глубокий контрабас. – Я вас слишком презираю, чтобы убить, но при этом проклинаю, и вы увидите, чего стоит проклятие мертвеца!
После этой фразы пятого акта раздался шум неистово закрываемой двери. Занавес упал, спектакль был закончен.
Гастона мало интересовал этот поляк, который действительно злоупотреблял словами, но и холодные насмешки мадам д’Орсо ему опротивели, и он её спокойно ожидал, чтобы окончательно с ней объясниться.
Джулия возвратилась с театральной сцены в салоне спокойной, почти улыбающейся, и Гастону лишь показалось, что в её глазах продолжал мерцать огонь не угасшей страсти, да немного покраснели её щеки.
– Наконец-то, – сказала д’Орсо, – я освободилась от этого бесноватого поляка. Для него самого было бы лучше, если бы Мариетта не впустила его в мой дом. Теперь Голимин больше никогда сюда не вернётся.
