Она не обернулась. Она переместила свою тяжеленную сумку на кисть, открыла другую, маленькую, дамскую, сумочку, достала носовой платок и промокнула лоб. Мгновенно я ощутил невозможную липкую влажность своих ладоней.
Хорош бы я был, предложи ей помощь, протяни эту отвратительную руку. Дурак! Идиот! Я вытер ладонь о брюки, я был просто раздавлен. Вдруг увидел, кто она и кто я. Я брюки свои в новом свете увидел, футболку, сандалии на босу ногу. А если бы Елена меня пригласила в гости, что было бы, вот ужас: я бы разулся и остался босиком.
Да, я нарушил клятву, данную себе утром. Но избежал непоправимого. Теперь я рад, что так вышло. Я понял, что мне нужно делать.
* * *
Я не видел Елену три недели. Август кончился. Все это время я усиленно работал: зарабатывал деньги и очки в свою пользу. Прежде всего обновил свой гардероб: купил настоящие фирменные джинсы, несколько хороших рубашек, дорогой деловой костюм, кожаные туфли и многое еще по мелочам: пачку хлопчатобумажных носков (в них не так потеют ноги), несколько носовых платков, приличное белье. Постригся в дорогом парикмахерском салоне. Постриг и тщательно почистил ногти на руках. Приобрел дезодорант и французский одеколон. Теперь я по-настоящему был готов, теперь вполне соответствовал. Признание в любви я назначил на четырнадцатое сентября: двенадцатого у нее была ночная смена (кто же делает такие признания утром?), а тринадцатого выходной, да и число несчастливое.
И вот в половине пятого я стоял под кленом, уверенный в себе мужчина, обновленный человек, и ждал появления любимой женщины. Речь свою я давно отрепетировал и теперь почти совсем не волновался. «Скорые» подъезжали и уезжали, мужчины и женщины в белых халатах выходили покурить на крыльцо, солнце, нежаркое, сентябрьское, золотило дорожки. Я ждал, спокойно посматривал на часы (да, часы я тоже купил новые!). На подъехавшую «десятку» я сначала не обратил особого внимания – подъехала, и пусть ее. И мужчиной, сидящим в ней, тоже не заинтересовался. Сердце не забилось сильнее в предчувствии несчастья. Зато оно сразу дало сбой, когда в три минуты шестого в очередной раз (но для меня не в очередной, а в тот самый, в тот единственный самый) скрипнула дверь и показалась Елена. Она тоже была какая-то обновленная. Платье другое, другая прическа… Но дело не в том – ее лицо стало другим: новым и каким-то радостно-просветлен ным, ее походка стала другой: более легкой и плавной. Она улыбалась. В ту секунду я ничего не понял, в ту секунду я улыбнулся в ответ, хотя видеть она меня и не могла. И, продолжая улыбаться, оставался в неведении катастрофы еще несколько секунд. Неладное я почувствовал, когда Елена свернула на дорожку. Что-то кольнуло в сердце: а ведь улыбка ее не просто улыбка: она предназначена кому-то. И взгляд ее тоже не просто взгляд: смотрит она не так, как обычно, – прямо перед собой или по сторонам, а на кого-то конкретного. Мужчина в «десятке» распахнул дверцу, Елена подошла к его машине, просияла взглядом, села, и они уехали.
Они уехали, а я остался стоять. Мне хотелось закричать, мне хотелось броситься бежать за ними, но я безмолвно стоял на дорожке.
Не передать, как мне было больно – физически больно: сердце болело, когда я возвращался домой, когда уже вернулся, когда лежал, отвернувшись к стене. Мне было так больно, что я ни о чем не думал, полностью сосредоточился на этой боли, жил внутри нее. Мне было так больно, что даже обиды в тот момент никакой я не чувствовал. Боль вытеснила все, в том числе главное – ненависть к моему сопернику. В тот вечер мне и в голову не пришла такая простая, такая естественная мысль: а ведь он тоже всего лишь человек, значит, смертен, значит, его можно убить.
