И тут трое граждан припомнили, как их просили, кой-что и из их совокупных воспоминаний, а также присовокупленных показаний правой и левой деревни сложилась следующая картина: в полдень дня такого-то лета Последнего Времени четверо едущих в машине по лугу, увидели идущего опушкою леса босого гражданина. Выглядел он ужасно и, вероятно, был нетрезв. Кроме того, он «зарос по самые глаза», как несколько раз показал один из троих, обрётших память граждан. Четверо сидящих в машине окликнули его, чтобы узнать, который сейчас час дня. Он сначала не отвечал, потом ответил им что-то ужасное.
(Что именно? – Позволил себе полюбопытствовать один из затаивших дыхание следователей. Но ответа вспоминающий не дал, ограничившись тем, что повторить услышанное он, как отец семейства, не вправе. Следователь не настаивал.)
Засим событие развернулось прямо и попросту драматическое. Идущий обородатевший человек («я даже усумнился, человек ли он», – вставил отец семейства) выхватил винтовку и прицелился в него. (В кого? – Тут же спросил любознательный следователь. После молчания отец семейства сказал, что ему показалось, что именно в него. Впрочем, он не настаивает. Возможно, он даже немного испугался. За детей, – пояснил он.)
Четверо в машине, не предвидя такого гнусного оборота, растерявшись, принялись кричать и высовывать руки из машины, призывая безумца хранить спокойствие. (Уехать, – тут же пояснил ценный свидетель, – мы не решились. Ведь тут неподалёку деревня, и мы опасались, как бы осатаневший бедняга не натворил каких-нибудь непоправимых дел.) Один из четверых даже, рискуя быть застреленным на месте, ловко выпрыгнул из машины и пошёл к несчастному обладателю винтовки, которую тот продолжал держать нацеленной. (Но уже не на меня, – поспешил пояснить семейственный этот человек, – а на того, кто двигался по лугу, продолжая призывы образумиться и не волноваться.)
Потом, вспоминал, содрогнувшись, свидетель, что-то так быстро сделалось, что упомнить всё в необходимом порядке затруднительно. Человек с винтовкою прыгнул и, настигнув побежавшего в естественном порыве самосохранения гражданина, повалил его, винтовка как-то так заметалась и выстрелила, вероятно, ибо заросший и незадачливый негодяй упал, поражённый. (-Так-то вот, – закончил свидетель. – Кто с мечом придёт…)
Следователь поблагодарил свидетеля и опросил двух оставшихся. Сличив их рассказы, он с лёгкостью установил, что они сходятся без малейшей помехи. Заканчивались все три рассказа одинаково – как по слабости человеческой, они испугались, что на них подумают, будто они убили бродягу и, отнеся его под сосну, похоронили там, винтовку же выбросили в речку.
Ну, вот винтовка. Ну, хорошо. На руках, стало быть, следователя скопились три безупречных рассказа, а трое граждан запоговаривали о том, что существует и Закон о Клевете. Для чего, позвольте спросить, он существует? (Имена их, если помните, пропечатали во всех газетах.) А тут ещё заграницу по срочнейшему делу отъехал четвёртый высунувшийся гражданин, который, кстати, никаких рассказов никому не предоставил. И уехал, поди-ка, так случилось, что о те поры, когда следователь решил всё-таки ещё раз деликатно его расспросить, не припомнил ли он чего в этом деле со стрельбою.
Едва он отъехал, как вновь совершились непостижимые, неподвластные обычной пошловатой логике жизни, дела. Явился, вообразите, к нашему уже привыкшему к чудесам следователю один из свидетелей (не тот, что назвался отцом семейства, а другой) и, весь дрожа, негодуя и даже, как померещилось следователю, приплакивая, заявил, что он намерен понести наказание и строжайшее наказание, но – как подчеркнул он – за свою вину. А за чужие провинности он наказания нести не намерен. Изумлённый следователь оживлённо потребовал пояснений и получил их, но не тотчас, а после того, как свидетель ещё раз повторил, что желает отвечать лишь за себя, а до других ему и дела вовсе никакого нету.
