Всеволод сделал несколько шагов по утоптанной земле.
– Нравится? – Спросил, не оборачиваясь, леопард.
Всеволод подождал, пока тот обернётся.
– Это выдающееся произведение. – Он оставался там, где стоял, будто собираясь дать дёру. – Но вы, леопарды, до чего вы, оказывается, беспечный и легковерный народ.
Пастырь встал на лапы.
– Леопарды не народ. – Подходя к дракону так, чтобы не поворачиваться затылком к фигурам, тоном профессора филологии, допивающего холодный кофе, сказал он.– В нашем языке, правда, есть устаревшее слово, примерно соответствующее по смыслу употреблённому вами. Я мог бы, принадлежа к предпоследнему поколению, даже притвориться, что не понял вас.
– Но вы не притворились.
– Нет.
Леопард скупо улыбнулся – усами.
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста. Но почему вы использовали также слова легковерие и беспечность?
– Они так же устарели?
– О нет. Эти – нет.
– Хорошо. Но разве можно оставлять бесспорный шедевр под открытым небом, откуда, как известно, иногда идёт дождь и возле Большой Дороги, по которой идёт так много людей?
Григорий посмотрел в двух означенных направлениях. Не отводя глаз от сомкнутой травы, он ответил:
– Это всё равно, что беспокоиться, что оставляешь под дождём деревья.
– Но я смотрю…
– Да, у вас зоркий глаз. Краска сошла, но это произошло очень давно и не по вине дождя, уверяю. Что до Большой Дороги, то опасения, конечно, существуют.
– Да?
– Не за шедевр.
– Вот как.
– Кстати, благодарю вас за эту оценку, лестную для народа леопардов.
– Я отдал ей должное, только и всего.
– Не все это могут, представляете?
– Отдать должное? Да они слепы, вероятно.
Леопард кивнул.
– Можно и так сказать. А вот погодите – посмотрите на неё дней через десять, одиннадцать, когда Бриджентис начнёт прибывать.
– Думаю, что добавить было бы нечего.
– Говорю, не спешите. Сперва глянете… Выберемся ближе к ночи… Когда перепёлки спят – и Сари тоже.
Он хихикнул. Оба потёрли плечи одинаковым жестом, избавляясь от ощущения навязанного объятия, и разом обернулись. Но тишина окружала их.
Орс тихонько подбирался к деревянному шару над троном и, наконец, юркнул за своё изображение.
Свет дня померк, в небе дрожал шар густой черноты, окружённой клоками тёмной гривы. Завитки волос женщины, струившиеся на подлокотник трона, затрепетали, будто сидящая повернула голову.
Пастырь превратился в серый силуэт. Всеволод поднял руку – мускулистая плоть сплющилась в двумерное изображение. Кисть казалась нарисованной на листке плохой бумаги, просвечивали кости – четыре суставчатые кости с когтями, один отставлен. Всеволод сжал пальцы в кулак и сморгнул – человеческая рука, еле видная в ослабевшем тающем свете, конвульсивно поднялась, защищая глаза от вспыхнувшего Орса.
День ожил, крылатый шарик Орса скользнул в голубизну. Фигуры были неподвижны, хотя и поражали своим жизнеподобием. Всеволод понял, что к выражению глаз женщины нельзя привыкнуть.
Всеволод и пёстрый Гриша обменялись нервными смешками. Попятившись, они нырнули в душную колкую траву.
– Я едва не улетел. – Заметил Всеволод.
– У меня, – со вздохом признался пастырь, – была другая, более скромная возможность.
Посмеиваясь, они добрались заново проделанной тропкой до околицы поля. Сари с утомлёнными глазами поправляла сбившийся платок. Без энтузиазма посмотрев на приятелей, она отвернулась. Опустевшие термосы дремали в траве. Без каши они оказались невесомыми. Засунув их в сумки, дракон и пастырь зашагали следом за непривычно молчаливой Сари.
