Превратности - страница 5

Пошёл по коридору дальше. Откуда-то слева шёл запах дыма – значит, там кто-то есть. Я открыл дверь и оказался в маленькой комнате. Прямо на полу тлели угли небольшого кострища. Рядом по-турецки сидела старая цыганка, одетая традиционно во множество каких-то одеяний, не поддающихся моему описанию, и чистила ёршиком и ножичком свою курительную трубку. И это происходило в доме-дворце. Казалось, все её пальцы были в золотых кольцах, в ушах золотые тяжёлые серьги. В комнате не было ничего: ни мебели, ни штор. Я окаменел. Старуха не взглянула на меня, не сразу и спросила, зачем пожаловал. Объяснил, что довёз парней на «мерседесе», они услугу не оплатили, ушли, не возвращаются. Хотел бы их найти. Она спросила:

– Сколько?

Я сказал.

Старая стала рыться в юбке или в кофтах, зашуршала чем-то (всё это не выпуская трубку из рук), достала толстенную пачку денег, перетянутых резинкой, и пробурчала:

– Возьми сам, сколько надо.

Пока она возилась, доставая деньги, я разглядел её морщинистое лицо и понял, что женщина на вид строга, неулыбчива, как-то безучастна. Я решился спросить, не барона ли это дом. Она посмотрела на меня пристально и сказала: «Не твоё это дело». Показалось, что живёт старуха в хоромах, а душа её где-то далеко отсюда, на воле.

Я отсчитал сумму, поборов сильное искушение взять больше, оставил ей квитанцию, которую она, не глядя, бросила в тлеющие угли. Она молчала, углубившись в тщательную очистку чубука, на меня и не взглянула. Поблагодарив и простившись, я ушёл.

Поражённый этой невидалью (костерок внутри хорОм цыганского барона), я решил зайти в местное кафе перекусить, а заодно расспросить об этом доме, о цыганской семье. Хозяин мне охотно рассказал о Богдане, владельце палаццо, и о его престарелой матери – Раде.

Потом я часто вспоминал историю этой старой женщины и живо представлял, как она разводит огонь в пустой комнате, открывает окно в сад и перемещается в пространстве и времени в далёкую кочевую молодость. И тогда оказывается, что она находится не в перегруженном дорогими вещами дворце сына-богача, а сидит на траве у настоящего, жаркого, высокого костра в окружении вечно странствующих соплеменников. Рядом бегают неугомонные цыганята под окрики матерей, вокруг разбиты палатки, слышны громкий говор, ссоры, смех. Ветер развивает чёрные волнистые волосы её тринадцатилетней дочери, открывая золотые серьги-кольца и раздувая длинную с оборкой, небесно-голубую юбку девочки. Роза стоит руки в боки и, широко улыбаясь, переговаривается с парнем. Мать уже знает, за кого та выйдет замуж, но почему-то хмурится, старается не смотреть в их сторону. Её средний сын ушёл от цыган, где-то в городе, по слухам, работает и даже учится. К своим сородичам не наведывается. Старший удачно женился, и дела его успешны. Теперь устроить семью должна младшая, любимица Рады.

Юной Розе предстояло выйти замуж по воле своего отца и вопреки желанию её матери. Мать-то чувствовала, что быть горю в молодой семье, поэтому не хотела выдавать за Романа дочь, но Бойко настоял: хорошая партия для Розы. Вышло всё, как предвидела мать: Роза забеременела и в пятнадцать умерла в родах, ребёнка тоже не смогли спасти. После смерти дочери Бойко горевал, сам прожил ещё два года и ушёл вслед за ней. Осталась Рада вдовой и без любимой Розы. Замкнулась, редко с кем разговаривала. Долго отказывалась переезжать к сыну. Богдан в жизни преуспевал, будто всегда удачу в руках держал. Уважаемый. Настоящий авторитет. Все на поклон к нему приходят. Матери выпала доля с ним жить: так следовало по закону. Не хотела в этот дворец селиться, но пришлось: за старыми родителями сын обязан хорошо смотреть, содержать их в таком же достатке, каким обладает сам. Не по нраву Раде заборы, этажи, оседлая жизнь.