Городская усадьба отставного генерала от артиллерии представляла собой большой трехэтажный дом, обнесенный чугунными решетками. Когда я позвонил в колокол, висевший над воротами, мне отворили два солдата с винтовками, но еще более меня удивили четыре пулеметных ствола – три торчали из окон бельэтажа, а четвертый – из верхнего окна. Да, генерал, похоже, готовился к серьезной обороне!
По зову солдат, навстречу ко мне из дома вышел, а точнее выковылял, престарелый лакей в лаковых туфлях, хромавший на обе ноги; на лице его отчего-то была изображена смертная мỳка, а глаза были полны слез, так что я уж было подумал – не почил ли нынче в бозе мой генерал?
Однако, прочтя мое рекомендательное письмо, плачущий лакей, превозмогая какую-то нутряную боль, проговорил:
– Милости прошу… Там, в кабинете… – и не в силах более ничего произнести, хромая, словно пританцовывая, препроводил меня в дом.
Генеральский кабинет был огромен и хорошо обставлен, но сейчас он скорее напоминал внутреннюю часть осажденной крепости: окна были заложены мешками с песком, из одного окна торчал заправленный лентой пулемет системы «Максим», а перед ним с бесстрастным видом восседал на табурете пулеметчик (почему-то одноногий); у стены стояло несколько винтовок, уставленных в кòзлы, а рядом – железный ящик, надо полагать, с патронами; на стенах висели мишени для стрельбы, некоторые свежие, некоторые уже исстрелянные, причем исстрелянные неплохо, большинство дырок виднелось вблизи «яблочка».
Его высокопревосходительство был сильно в летах, и, хоть одетый по-домашнему, вида самого что ни есть генеральского – с прямой спиной, с пышными усами и еще более пышными баками. При моем появлении он пробурчал что-то нечленораздельное и, вставив в глаз монокль, принялся читать рекомендательное письмо. Я же тем временим рискнул приблизиться к его письменному, чтобы разглядеть лежавший на нем огромный револьвер системы «лефоше», инкрустированный золотом, и обнаружил поверх золота надпись:
Подполковнику В. А. Богоявленскому, храбрейшему из храбрых, от ген.-лейтенанта Скобелева.
Плевна, 1878 г.
Когда генерал дочитал письмо, лик его просветлился.
– Стало быть вы – от Андрея Исидоровича! – воскликнул он и даже удостоил меня похлопывания по плечу. – Всегда, всегда готов ему услужить! Помню, в свое время…
Договорить он не смог – из-за моей спины послышался плачущий голос лакея:
– Помилуйте, ваше высок… ство… Нет больше мочи, хоть бы на полчасика дали передых!.. – на что генерал грозно ответствовал:
– Неча тут! Терпи!.. Пошел вон!
Охая, лакей удалился вприсядку. Когда он закрыл за собой двери, я спросил:
– У вашего лакея какой-то недуг? – и услышал в ответ:
– У Никитки-то? Да какой там, к черту, недуг! Просто плакса! Когда-то я таких…
– А плачет-то отчего? Какое-нибудь горе?
– Как же, горе у него! Туфли мои разнашивает – вот и все горе. – С этими словами он приоткрыл одну створку дверей и крикнул в коридор: – Ты не стой, не стой, ты ходи! Разнашивай! – И, оборотившись ко мне, проворчал: – Небось ругает меня в душе, а ругать бы ему надо фрацузишек этих!
Я лишь недоуменно взглянул на него, и тогда он пояснил:
– Заказал я себе эти туфли для важного случае аж в самом ихнем Париже, за немалые, кстати, деньги, – а что получил? Послал, стало быть, туда, в Париж, мерку (с меня ее здешний жид-сапожник снял), но ведь они в наших вершках не бельмес, у них там… как это?..
