Либер-рынок, суверенитет!
Лучше рынка ничего на свете нет!
Ваучер – наше оружие!
Все боевые инстинкты разбужены!
И ведь как все другое само собой решилось. Сколько бились предшественники над культурой, например – при одном слове, говорят, за револьвер хватались. Газеты закрывать пытались с такими хлопотами. Ну и недовольные были, конечно: репрессии, мол, покушение на свободу слова! А тут простенько так, потихонечку и без репрессий. Свобода слова? Разумеется! Газеты? Да сколько угодно! Только… Только бумажка, господа хорошие, вот сколько будет стоить, и доставочка вам, сами понимаете, не задарма, и всякие там прочие почтовые и экспедиторские услуги, ого-го! И горючее, извольте, за валюту теперь, по курсу вот какому, и про чиновничков не забудьте, они тоже жить хотят, хорошо жить, отстегивайте им, не стесняйтесь. Тихо, спокойно, само все лишнее и отомрет. Зачем запреты? Политика умной должна быть, вот и все. Своих – на ключевые посты! Чужих и говорящих не то не пущать! Толерантность такая у нас, вашу мать!
Ну, а если бы сразу так все наш Президент и сказал, получилось бы что? Фига! А тут – получилось. Ай да секс у нас в России демократической – хитрый, умелый, ласковый, толерантный этакий… Все в нужные позы становятся, все!
Солнце потихоньку садилось. Прощальным ласковым светом оно золотило мрачные стены здания Киноцентра, его узкие длинные окна, листья соседних деревьев, желтеющие уже в преддверии осени. Великий Режиссер выбрал желтоватое освещение для еще одного спектакля в бесконечной трагикомедии на этой планете. Метрах в двухстах от сравнительно небольшого здания, где сейчас должно было произойти очередное действо, за деревьями парка, на берегу одетой в асфальт и камень реки высилось другое здание – большое, обтекаемое, с закругленными стенами, не так давно ставшее на весь мир знаменитым, ибо один из спектаклей был связан с ним. Над ним реял на ветру трехцветный российский флаг.
Еще год назад этот флаг был святым. Не только для «афганца», для многих. Теперь, думая о нем, «афганец» ощущал стыд. Символ страны не утерял святости, но то, что он реял над тем строением и реял, как ни в чем не бывало, выглядело теперь кощунством. Потому что главные трахальщики – там.
Вчера проехал и прошел весь предстоящий маршрут. День был погожий, солнечный. Воскресенье. У метро торговали. Такой грязи, как теперь в столице когда-то великой страны, он не видел нигде, даже в оккупированном Афгане. Обрывки бумаги, коробки, пакеты, веревки, пыль, какие-то щепки. Война? Нашествие вражеских полчищ? Торговали кто чем. От пестрых заграничных тряпок до поношенного отечественного старья и электрических лампочек, которые исчезли из магазинов. Сытых лиц почти не было – разве только несколько продавцов в пестрых скоморошьих палаточках, расписанных иностранными буквами: молодые, уверенные в себе, довольные. Довольные чем? И откуда у них вся эта заграничная мишура, которую они продают по астрономическим ценам, для кого? Мучил вопрос: говорят ли те, что бойко торгуют, на его родном языке? Кто они? Приехали оттуда вместе с товаром или все же свои? Подошел, спросил. Как будто бы из своих – «челноки»… Не враги они вовсе. Такие же. Временно довольные внешне. На самом деле чувствовалось: не очень. Его жена когда-то тоже занималась «челночеством», это для нее – как и для него – плохо кончилось.
