Елена Дмитриевна подняла голову, встала и, заложив за спину руки, прошлась по комнате.
– Сказать – и впрямь легче, может, станет? – остановилась она перед старухой. – Люб мне, нянюшка, один молодец…
– Знаю, что молодец, – смеясь, махнула нянька костылем. – Ой, проказница, известно, не красную девицу полюбила. А кто же этот молодец, Аленушка?
Боярыня молчала.
– Аленушка, а Аленушка? Не хочешь сказывать – не надо! – обидчиво произнесла нянюшка и засуетилась, чтобы идти.
– Полно, няня, не серчай, не сокрыть от тебя хотела я свою тоску; все поведала тебе, а имя… на что тебе имя?
– Нешто опять разбойника какого полюбила?
– Нет! – весело тряхнула головой боярыня. – Не разбойник он! Краше его нет в целом свете, а сила-то его, сила…
– Поди ты! Нешто в силе человеческой добро? Поистине хороший человек и без силы твоей бывает.
– Ах, няня, не понять тебе меня, никогда не понять.
– Где уж мне? Из ума, видно, старая выжила. А ты мне вот что скажи: Пронский-то твой, чай, тоже силен, по-твоему, на богомерзкие дела?..
– Сила его, няня, на худое пошла.
– Ну, вот то-то же! – весьма довольная, проговорила нянюшка и стала подыматься. – Мне пора. Так как же, детушка? Вызволишь ты мне княжну-то от злодея твоего Пронского?
– Вызволю, няня, скоро вызволю! – ответила боярыня, и странная улыбка мелькнула на ее полных губах. – И силу его испробую!
– Так прощай же, дитятко!
Елена Дмитриевна поцеловала своими свежими алыми губами морщинистые щеки старушки.
– И добра же ты, дитятко, ангел сущий! – проговорила тронутая старуха. – Знаешь, что пятая заповедь-то говорит? А ведь старая нянька – все одно что родитель, и за почтение к старшим вознаградит тебя Бог. Ну а коли что по этому делу с княжной занадобится, пришли за мною. Хоть и плохо ноги ходят, а вмиг предъявлюсь… Ты поразмысли-ка на досуге, как делу лучше пособить.
Долго еще говорила нянька, медленно подвигаясь к дверям; боярыня молча слушала ее с улыбкой на устах, бережно ведя под руку.
– Не проводить ли тебя кому, няня? – предложила боярыня.
– И-и, что ты, мать моя! Разве я одна! В сенцах Марфушка ждет; она привела, она и уведет. Прощай, красавица. Господь с тобою! – И, осенив свою любимую питомичу крестом, старушка вышла из покоев Хитрово.
Боярыня вернулась к столу, на котором горел ночник, и еще раз внимательно прочитала записку. Потом она посмотрела на часы и прошептала, подавив легкий вздох:
– Скоро ужинать… Так поздно не придет!
Она подошла к зеркальцу, висевшему в спаленке, пригладила волосы и стала прилаживать кику.
В это время вошла сенная девушка царевен и неслышно стала в дверях, ожидая, когда боярыня оглянется. Боярыня скоро оглянулась, отыскивая свой шугай.
– Ты что, Евфросиньюшка? – спросила она.
– Царевны за твоей милостью шлют, соскучились; сказывают, чего не идешь целый день, – бойко ответила девушка.
– Вот собралась их проведать… У них никого нет? – стараясь говорить равнодушно, спросила Хитрово.
– Как не быть, – ответила Евфросинья, лукаво опуская глаза. – Царь-батюшка и царица-матушка спроведать пришли царевен.
– А! – произнесла боярыня и вынула из поставца жемчужное ожерелье и серьги с подвесками. – Поди позови мне девок! – приказала она Евфросинье. – Да скажи царевнам, что, мол, идет боярыня.
Евфросинья поклонилась боярыне в пояс и скрылась.
Через минуту перед Еленой Дмитриевной, робко потупив взоры, предстали ее сенные девушки.
